Терпение наше иссякло, мы запросили отряд. К нам прибыли комсомольцы, добровольно предложившие свои силы военкомату. Начальник у них был белолицый и веселый парень, в новеньком обмундировании, очень молоденький и очень задорный. На ходу он то и дело поправлял кобуру с револьвером, которая сползала наперед.
— Три года бьем гада без устали, — сказал он нам при первой встрече. — Уничтожили Краснова, выгнали Деникина, порешили Колчака, а Каледина с Юденичем днем с огнем не сыскать. Теперь нам доконать надо Врангеля в Крыму и польскую шляхту на Западном фронте. А ваш бегун этому делу помеха. Конфискации у него не было?
Мы сказали, что самого дезертира в глаза не видали, и хоть уверены, что он здесь, а ошибку делать опасаемся, имущество его пока оставили в покое.
— Идемте, так и быть, выясним дело на месте.
Баба нисколько не обеспокоилась, увидя нас, и только смиренно поклонилась начальнику.
— Ну что, тетя, говори прямо, муж шкуру спасает или за трудящихся бьется?
— Мой муж честь свою блюдет и не шкуру, а республику спасает, — ответила она, — последнюю кровиночку за Ленина отдает. Совесть моя спокойна.
Она вытащила из-за иконы пачку запыленных писем, перевязанных веревочкой, и подала их начальнику. Мы стали разглядывать эти письма. Конверты их были настолько засижены мухами, что по штемпелям ничего нельзя было проверить. А сами письма, действительно, были от мужа, мы его почерк знали. В них значились поклоны родным и сообщалось жене, что он «по-прежнему отчаянно бьется с поляками под Минском».
— Ах, гадюка, — вскричал старик, — и как это только он про такой город мог слышать, сидя в кустах. Врет, все врет до последнего слова!
Баба посмотрела на него гневно. Начальник положил письма в карман и произнес:
— Исследуем, как сказал Сократ.
— Мы исследовали, но нигде в частях такого красноармейца не значится, — ответил я, — даже роты такой нет.
— Нет и нет, — подтвердил старик, выйдя на улицу.
— А тебе откуда знать? — спросил начальник.
— Да уж знаю, вот и все… Я третий год в комиссии тружусь и дезертиров повадки как нельзя лучше разузнал. А вы идите вот за мной, куда я вас поведу.
— Да куда ты нас поведешь?
— А уж это мое дело, — отвечал он угрюмо.
Мы с начальником переглянулись. Все это казалось странным, еще более — само беспокойство старика. Мы прихватили двоих стрелков и последовали за стариком, который на все наши вопросы только досадно отвечал:
— А это уж мое дело, вы только идите.
Что за фокусы? Мы прошли оврагом в рощу, потом старик повел нас хожеными тропами к реке, по берегу которой, через болота, мы вышли к лугу подле леса. Мальчик пастух отгонял скот от полянок, на которых росла сочная трава, и все теснил стадо к болоту, хотя овцы и телята все время рвались в лесок. Почти на каждой корове висел колокольчик, а ноги были спутаны.
— Чье стадо, малец? — спросил начальник.
— Елховское.
— А почему в лес его не пускаешь, там трава по колено?
— Шалят лесные жители.
— Какие это лесные?
— Дезентиры, — уверенно ответил он. — Уему на проклятых нету. Как чуть зашла овца на поляну, он тут как тут, бедокур, цап ее и — потащил. А в лесу разве его увидишь да настигнешь! Много они у нас перетаскали — лесные жители, в рот им дышло. С каждым годом все тише, а бывало, беда — пригонишь стадо домой, а бабы в полон тебя берут: то одной овцы нет, то двух сразу… Мошенничество, — сказал он серьезно, хлопнул кнутом, и звук прокатился по реке.
— А теперь есть ли лесные? — спросил начальник.
— А кто их знает. Теперь они больно хоронятся, строгости пошли, говорят, начальство на них шибко осерчало.
— Тебе сколько лет?
— Десять скоро. Четвертый год подпаском, теперь в старшие переведен. Эй, ты, Тишка! — закричал он. — Не зевай там, корова в осинник идти хочет.
Мы оглянулись и увидали парнишку лет семи.
— Это мой помощник. Он еще дезентиров боится.
— А ты? — спросил удивленный начальник.
— А мне что же бояться их? Слава тебе господи, четыре года работаю, привык, бойся они меня, у меня вон дубина, — он поднял свою дубину. — Чудно! — он покрутил головой и улыбнулся. — Ходит тут один дезентир этой дорогой в кожаном пиджаке и в обмотках, как настоящий солдат. Загляделся я, а он — барана за рога хвать, морду ему сжал, чтобы тот не блеял, и в лес тянет. А баран силач попался, страсть, упирается, не идет. «Эй ты, — кричу, — пусти, а то вот дубина». И только показал ее дезентиру — он в лес, да след простыл. Не от хорошей жисти барана поволок… Н-да! Раньше баба к нему ходила, а вот второй день нету… Грехи! Тоже в лесу помокни — лошадей кусать примешься… Эй ты, дезентир! — закричал он на жеребенка, который отделился от стада. — Я вот тебя!