Не упустите из виду, что все его ровесники появлялись на гулянке стриженные в скобку, в старомодных сатиновых рубахах до колен, и если было лето — в поддевках, а если была зима — в неуклюжих шубах со сборами назади. Не упустите это из виду и вы поймете всю разительность его вида при гуттаперчевых манжетах, фиолетовом галстуке и брюках навыпуск. Девушки не встречали обольстительнее никого и, разговаривая с ним, заикались от волнения. В праздничные дни он дарил им семечки и конфеты, ценою по три штуки на копейку. Свахи шныряли к нам то и дело, предлагая невест, но мать не знала, что делать; она иссохла от забот, опасаясь ошибиться в приданом, и сама ходила проверять девичьи сарафаны. Но не пришлось ей взять невестку в дом, не довелось побыть свекровью — война сразу опрокинула ее властные намерения.
Помню, когда мы провожали брата на войну, он шел до станции, окруженный цветником девушек, плясал на ходу и без умолку острил и звонко пел, так что мама сердилась, — не пришлось ей с сыном напоследок наговориться вволю.
И вот теперь лицо брата показалось мне незнакомым. (Я склонился над ним, взобравшись на приступок.) У рта легли глубокие морщины, подбородок и нос заострились, как у бабы-яги, рыжая щетина покрыла скулы и шею. Жалость забрала меня, и я вышел в сени, чтобы не разрыдаться.
Через месяц он стал выходить на улицу. Пока еще был страшно худ, слабосилен и постоянно жаловался на холод. Мы одевали его в отцов тулуп, и он садился в саду на самое солнышко, среди густой, сочной ярко-зеленой травы и летних цветов. Я ему сопутствовал везде. Жужжали вокруг нас пчелы и шмели, рядом краснела и зрела малина, на яблонях наливались плоды, — все буйно жило, дышало и цвело, а мы сидели и не замечали этого: он рассказывал о неожиданном коварстве чехословаков, задержавших исход победы на несколько лишних лет, о бегстве Колчака за Урал, о знаменитом и незабвенном бое под Челябинском и полном поражении белого адмирала.
Особенное восхищение вызывал во мне один эпизод. Однажды отряд брата в одном селе устерег белогвардейские подводы, попытавшиеся продвинуться в тыл Красной Армии. На санях впереди сидели возчики из сибирских мужиков, а позади сами белогвардейцы в тулупах, с винтовками, взятыми в колени. Стоило большого труда, сметливости и искусства, чтобы с каждой проезжающей подводы снять из-за угла стрелка, не задев невинного возчика. Я представлял себе, как быстрые таежные лошадки по укатанной зимней дороге мчат крестьянские розвальни, которые скользят на покатом месте, выезжая в поле, как раздается вдруг в морозном воздухе гулкий выстрел, вздрагивает при этом и несется пугливая лошадь, валится застигнутый врасплох белогвардеец, задевает полой тулупа за грядку и тащится по дороге, а потом его отбрасывает в сугроб…
Воображение мое целиком уносилось в суровую тайгу студеной Сибири.
От задних ворот вдруг раздавался голос матери:
— Вояки, обедать пора.
— Расскажи, как ты своего приятеля встретил, — просил я брата в сотый раз.
— Как встретил? Дрались мы на станции за насыпью. Нам помогали тогда партизаны, но белых было видимо-невидимо. Они выпускали на нас пленных красноармейцев, которых держали в тюрьмах и которым потом дали свободу, в надежде использовать их в бою. Вот бегу навстречу одному неприятелю и поднимаю винтовку. Он тоже поднимает и вдруг кричит: «Ваня, так это ты?» — «Я, — говорю, — но кто же ты-то, такой-сякой, к Колчаку попал и его защищаешь!.. Поди, стыдно». — «Заставили, честное слово». — «Оборачивайся сейчас же, становясь со мной рядом, пойдем твоих офицеров крошить…» — «Пойдем крошить, только не ругайся. Сперва надо сказать нашим ребятам, чтобы к вам присоединились». И верно, присоединились, тем мы и были сильны. И уж белых крошили, крошили.
И так шли мы к обеду, все еще разговаривая на ходу.
За столом обычно замолкали. Тут говорил отец и совсем на другие темы. Вчера, например, сосед, разворачивая прошлогоднюю солому, ткнул вилами дезертира в омете; керосин, выменянный на картофель у проезжего горожанина, оказался разбавленным водою, а соль — известью; в соседней деревне убили конокрада, а откуда он родом, никто не знает, и даже кто убил — не разберешь; бандиты ограбили мужика, ехавшего с базара, отняли у него лошадь и удрали на ней, а он явился домой пешком; монашка из Понетаевского монастыря, «пользуя больную святым словом», призналась по секрету, что теперь весь мир на нас войной собирается, со всех морей корабли плывут, со всех сторон войска идут.
Брат смеялся при этом:
— Мы и так воевали со всем миром: японцы, немцы, англичане, французы, американцы. Всех сбросили в Охотское море. Жарко им было.