«Товарищи! Едва несколько налаженное неимоверными усилиями миллионов тружеников народное хозяйство республики вновь находится под угрозой… Пожары стихийной силой уничтожают леса, торф, болота, запасы топлива и строительные материалы. Огонь подбирается к складам, погибает неубранный хлеб, сгорают целые селения».
Сама чека отдавала тогда грозные приказы по борьбе со стихийными бедствиями и посылала стрелков в села и деревни для вылавливания поджигателей и организации крестьянства. Были созданы и волостные комиссии по борьбе с пожарами, в каждой деревушке имелся ее уполномоченный. Хорошо помню, как мы проверяли каждую ночь сельский караул. Один человек дежурил на колокольне, обозревая оттуда село, другой — на выгоне, охраняя овины в сараи, третий безостановочно ходил по самой улице, ударяя в колотушку. Сено, солому, костерю, тряпье держать во дворах было запрещено. Остерегались курить табак подле строений. И все-таки пожары не унимались. По вечерам на горизонте занималось зарево, затем показывалось пламя, прямое, как у свечки. Мужики грудились тогда у изб и гадали, какое же сегодня горит селение. Гуторили, прикидывали в уме, сокрушались и расходились по домам. А лесные пожары, да еще во время жатвы, когда все работали в поле, лесные пожары несли неотвратимые бедствия. В газетах описывались случаи, когда пламя по торфянистой почве внезапно подбиралось к сараям, овинам и пожирало целые селения. «Неделя крестьянина» и этому положила конец.
Волостной отряд комсомола вызвался тогда руководить борьбой с бедствиями. Армия наша была юна, малоопытна, но готовность к жертве, внутреннее горение, неутомимое мужество превозмогали все.
Немало среди нас было юных девушек, дорогой они по-детски шалили и, оглядываясь по сторонам, хватали тощие стручки гороха с полос и прятали их в фартуки. Скрипели телеги на немазаных колесах, звенели пилы и ведра в телегах, хрустел песок под колесами. За нами двигались пожарные машины, как разбитые корыта, и дроги с бочками и баграги. Мы ехали мимо железнодорожного полустанка. Тлели старые шпалы подле рельс, на них ребятишки пекли речных раков. Прохладные кусты березняка, в которых путники укрывались раньше от солнца, жутко выгорели. В лугах почернела, окаменела и потрескалась земля, от нее пахло пепелищем. Огонь въелся в почву и роился там в торфяниках. Смотришь — чуть-чуть курится земля, а подойдешь, тронешь ее лопатой, и дым повалит гуще и сильнее. Огненные прожилки вдруг обозначатся в почве, как золотые нити. Не трещали кузнечики, не резвились бабочки, даже комаров и тех не было видно.
Мы остановились на поляне при дороге. Черная стена оголенного, обугленного леса глянула на нас неприветливо. И трава поблизости была вялая, и земля горячая, и деревья унылые, и воздух прогорклый. Опасно было подходить к пожарищу. Вдруг с высоты огромной вершины сыпалась вниз уйма золотых запятых, они чернели на лету, по мере приближения к земле. Среди методичного треска сосновых веток иногда зачинался необычный шум, схожий с шумом водопада. Это огромное дерево, все обугленное и уже подгоревшее снизу, стремительно валилось на землю, взметая гарь и тяжело при этом охая.
— Эй, берегись! — кричали тогда друг дружке мужики, спокойно стоя поодаль и прекрасно видя, что дерево никому не угрожает.
В руках у них были топоры, лопаты, пилы, но сами они только «отбывали положенный срок работы».
— Почему вы стоите? Какому угоднику празднуете? — закричала им Серафима. — Тушить надо. Где у вас старшой?
Вышел длинный, как жердь, мужик, с клюкою в руке, поклонился Серафиме вполпояса. Та его спросила:
— Чего вы ждете?
— Ливня хорошего, матушка.
— Какого ливня? Почему ливня?
— Окаянную эту силищу — огнь поедающий, иначе ничем не возьмешь. Одно слово — божеское наказание. Горит тебе и горит. И когда только его провал возьмет. Дай-ко, господи, придет вот тучка, покропит землицу вдоволь, все зальет разом.
— А если она не придет да не покропит?
Мужик развел руками:
— На то божья воля.
— Молчать! — оборвала его Серафима. — Вас сюда с бедствием выслали бороться, а вы божьей воли ждете. Евангелие цитируете перед лицом народных бед. Стыдись, борода! Ты какого сельсовета?
— Арманихинские мы, девка, из деревни Изюмово.