— Я вот что скажу тебе, барин. При закупоренном клапане лопаются котлы… При езде — гнилая упряжь рвется… Как ты красно ни говори, ни уговаривай, — котел, он взорвется… До свиданья, барин…
Такой конец лишил графа всякого спокойствия…
Положение стало ему казаться еще более отчаянным. Он не ожидал, что настроение Онисима Крупнова будет столь задето веянием времени. Что же можно в таком случае ожидать от прислуги, от батраков, от охраны поместья…
Он вошел в зал. Барон иронически улыбался.
— В этом кулаке больше здравого смысла и уменья защищать свое, чем в наших аристократах, граф. Мне он понравился. Такой не подведет в серьезном деле… И он наш будет со временем, когда нас с тобою истребят, а он всплывет наверх… Но сейчас он с ними, пока можно брать наше. А за свое бороться он будет еще отчаяннее, чем с нами борется… И он не будет смущаться океанами крови… Вот, граф, теперь, когда вы сами убедились, что мужик — слабая нам опора, я скажу вам прямо: только заговор — верный путь к наведению порядка. Иначе — Россия будет отброшена к доистории, к разбою кочующих шаек… Теперь только монархисты спасут Россию. Только они сумели организовать заговор.
— Зараза проникла глубоко, и я, барон, отчаиваюсь в успехе.
— Это еще не зараза. Социалисты с Керенским хвалятся в правительстве — лучшие лидеры партии, цвет интеллигенции… Дурачье! Власть — не кафедра в университете. Такое правительство — самое бездарное. Оно много и красиво говорит… Временное правительство — это еще не зараза… Зараза самая ядовитая только что распространяется… большевики… Ленин… Во всех деревнях, в которых я был, поднимается беднота… Самая паскудная шваль… Это инвалиды, бобыли, нищие… Это еще страшнее будет адвоката Керенского, хотя она вызвала Керенского к жизни. Это будет полный крах цивилизации… Тут и ваши сочинения не помогут…
Барон нарисовал свою картину гибели цивилизации…
— Что же делать? — спросил граф.
— Больше организации, меньше разговоров. Мы — временно возьмем власть в свои руки. Не удался Корнилов, есть Деникин…
— Я помню… редкий человек… Но он тоже не верит в то, что крестьянство может дать нам союзников…
— Мы — офицерство — решим исход дела… А вам только жертвовать всем… Именьем, лесами, деньгами, всем. Когда пожар, — разбитых стекол не считают… Нужна твердость, твердость и твердость…
— Они зарежут меня до тех пор, пока вы там где-то создаете организации…
— Я поеду в город. Вам пришлют черкесов. Жестоко расправляйтесь с населением. Проститесь со своей христианской поэзией, она делает вас смешным в глазах русского дворянства.
Граф дал слово все «отдать на алтарь отечества», «быть тверже» и ждать охраны из губернии.
Провожая барона, он сказал:
— Боже, спаси нас…
— Помните, граф, ходим по вулканам. Дворяне — одно из сильнейших орудий августейшего монарха… Твердость и твердость… А разве все было благополучно и в нашей среде? Может быть, все это произошло оттого, что вовремя не догадались повесить графа Толстого…
Барон уехал таким же неизвестным, каким он приезжал. С его отъездом стало графу еще страшнее. Он обошел усадьбу, и везде ему мерещилась измена.
Нетерпеливое ржание жеребцов на конюшнях, шелест травы, плеск воды, шарканье скребниц и щеток… Гремит железо уздечек о ясли, и слышится голос самодовольного конюха:
— Я тебе, упрямый дьявол, покажу чужое корыто. Вот я тебе покажу, шельма…
И в этом знакомом голосе конюха он уловил крупновские ноты…
Конюх вывел красавца жеребца. Жеребец взял приз в Москве, конюх им не нахвалится… Семен Коряга, пчеловод, давно облюбовавший жеребца, ходит вокруг него, восторженно гладит круп, шею, грудь и говорит:
— Плечо-то косое… Бабки изогнуты… Почка высока… Челюсти чересчур раздвинуты… Стати не призовые…
Он хает жеребца, потому что хочет его купить, пользуясь затруднением графа.
— Дурак, — говорит конюх. — Барин за матку его отвалил десять тысяч… золотом… А он хлеще матки… Если хочешь знать, на ней Распутин катался…