— Распутин на царице катался. — Смагин увидал барина и ехидно подмигнул конюху. — Святой старик, знал медок-сахарок…
Граф прошел в кухню.
Святоша Чадо, вхожий в усадьбу, чавкал в кухне над чашкой щей и говорил кухаркам:
— Легче малым ковшом исчерпать океан, нежели своим умом постичь неизреченную силу божию. Даже крестьянский стихотворец Алексей Васильевич Кольцов и тот перед тайной мира спасовал: «Подсеку ж я крылья дерзкому сомненью, прокляну усилья к тайнам провиденья. Ум наш не шагает мира за границу — наобум мешает с былью небылицу». Вот как. А они: царя долой… деревенская шантрапа… помещиков повесим…
Андрей Чадо, верный информатор деревенских событий, и тот стал графу неприятен. Так просто произносит он страшные слова.
В доме граф услышал разговор прислуги, убирающей спальню:
— Отец говорит — уходи домой. Громить будут усадьбу, и тебе влетит.
— Пустяки! Пусть графьев вешают. А мы тут при чем?!
Из зала доносился голос спорщиков-гостей:
— Некоторые горести не залечит никакой политический строй: страх смерти, болезнь, старость, неожиданные трагедии — потеря любимого существа, несчастная любовь.
Это цитировалось его сочинение «Тень уныния».
Вечером управляющий донес, что опять срублены деревья в лесу. Граф строго приказал поймать и привести хоть одного самовольного порубщика. Ночью привели к нему Егора Друнина.
— Вот, полюбуйтесь на него, ваше сиятельство, — сказал урядник. — Я ему говорю: барский лес пилить — это злодейство, а он: лес — народное достояние. Откуда-то набрался ученых слов. Все — демагоги…
Это выражение — «народное достояние» — вызывало у графа судороги. Маленький, обросший волосами мужичонка свирепо, исподлобья глядел на него. На бороде свисала запекшаяся капля крови.
— Ты его уже наказывал? — спросил граф у урядника.
— Раза два звезданул, ваше сиятельство. Это действительно: поучил немного… Не стерпел. Его убить мало, который раз попадается…
— Лес, как и прочее имущество, дорогой мой, покупают, а не крадут, — сказал тихо граф, сдерживая страх в себе и бурю негодования. — Это тебе известно?..
Егор шмыгнул носом и отвел глаза в сторону.
— Собственность священна и неприкосновенна, — продолжал граф. — Если я приду и твое заберу, что ты на это скажешь? Ну, отвечай?!
Егор молчал.
— У него взять нечего, ваше сиятельство, — сказал урядник, — форменная шантрапа. Одни драные девки по избе бродят. В избе ничего нет, а конюшник справный, новый, из вашего леса. А в конюшне одна коза… за конюшником — дубовые бревна… Я переписал. Двадцать пять. Он их уже обтесал и в сруб составил. Не иначе хочет и хату воздвигнуть новую… Такой мошенник, хоть сам с пуговицу… У, ты, идол!
Урядник стукнул его по лбу.
— Когда это он успел? Этого я в толк не возьму…
— Я дознался через верного человека — каждую ночь ездит, по два бревна в ночь возит. Ведь какая терпеливость. День пашет, ночью лес пилит, а когда спит — одному богу известно… Как насекомая… От него и пахнет насекомым…
Граф вдруг почувствовал запах перепрелого пота и мужичьих лаптей. Его начало тошнить… Слуга принес одеколон и воду… барина опрыскал. Граф в отдалении сел на кресло.
— А что же он агитировал? — спросил граф.
— Мне сказывали, такие речи вел: дескать, народ вроде как рыба-кит, зашевелился… Дескать, на спине у него никакой эксплуататор не удержится… Ведь вон куда хватил! А? Подумать, так страшно. Это главный смутьян на селе… Ему, ваше сиятельство, не токмо царь, ему и социалисты не нравятся… Он сам, видать, в государи-императоры метит… Стенька Разин… Позавчера иду по селу: сидит, с парнем судачит, увидел меня и дал деру. «Про что болтал?» — спрашиваю. Молчит. Но я дознался через верных людей. Болтал, ваше сиятельство, что помещиков никогда не было на свете, их царица Екатерина понаделала из своих любовников. Каждому полюбовнику, который ей угодил, раздавала крестьянские земли, вот тебе и помещики… А теперь им, говорит, капут приходит…
— Мерзавец! — крикнул граф и с размаху ударил Егора по щеке. — Вреднее ничего не придумать.
Егор пошатнулся и потер щеку…
— Говори, сукин сын!
Егор молчал, только потирал щеку.
— Бейте его! — закричал граф истерично. — До тех пор бейте, пока не назовет всех, кто с ним ворует… Убейте его до смерти, но узнайте… Боже мой, боже мой, какое испытание…
Он бегал по комнате и не слышал крика. Только глухие, методично раздававшиеся удары по чему-то мягкому… Когда удары прекратились, вошел урядник…