— Нехорошие слухи, Яков Иванович…
— Чем же они нехорошие? — ответил тот сурово. — Ездите вы по базарам, треплете языками, чтобы народ мутить, всякую глупость разносите по деревням, как распустехи-бабы, всякой кулацкой штучке верите. И ты, поди, скажешь, что Ленина сгубили?
— Господи, да не я один, все это говорят…
— Мало им конфискации, вредной породе! — закричал Яков, и седой клок волос запрыгал у него на виске. — Мало им комбедов, лютому сословию, мало им нашей жесткой руки, все им мало! Им надо кнутьев, батогов, чтобы присмирели навек, чтобы язык онемел и руки отсохли!.. Никто не может Ленина убить, когда весь народ его сторожит…
— Что ты на меня кричишь, — я продаю за то, за что купил. Я сам испугался, весь задрожал, такие вести прослыша, вот спросить тебя пришел.
— Враки! — отрезал Яков. — Все враки, пущено врагом, чтобы нас запугать. Иди и вперед этого не болтай, иначе в комитет вызову и задам тебе здоровую трепку.
Мужик смирно перекрестился в телеге и поехал, не оглядываясь. Яков подсел к нам и даже попробовал шутить, но это ему не удавалось и только нас пугало. Было ощущение какой-то нависшей беды, о которой вслух говорить не хватало духу. С базара все еще ехали пьяные, распевали озорные песни, лежа в телегах, и когда поравнялась с нами, то до нашего слуха донеслись обрывки их речей:
— Песенка их спета…
— Чех да словак на Волге, а может быть, уже в Москве, недаром до главного добрались…
— Заварилась каша — комитетчикам труба…
Якову удалось остановить одного из бедняков, который тоже был на базаре. Они отошли за омет и о чем-то шептались. Мы все затаили дыхание.
— Стреляли, так и в газетах написано, — донеслось до нас.
Когда Яков волновался, он говорил сдержанно до шепота, тихо, глухо, нехотя, борясь сам с собой.
— Действительно, стреляли, — таким тоном сказал он, подходя к нам, — давайте работать…
И веяли зерно мы молча, чтобы неосторожным словом не увеличить общую тяжесть и не вывести Якова из равновесия.
Стремительные сумерки надвигались на деревню. Последний луч заката догорал на кресте сельской колокольни. Блеяние запоздалых овец раздалось и замерло за околицей подле сельского пруда. Влажной прохладой потянуло с реки.
Яков велел срочно собрать комитетчиков. Я не нашел их в избах. Все они разбрелись по соседям и обсуждали слухи, привезенные с базара. А слухи эти с неудержимой силой уже прокатились по селу. Я с большим трудом разыскал и собрал наших товарищей и привел их на гумно.
— Вот что, хахали, — обратился к нам Яков, — время базарное, мужики распоясались, придется стеречь село от кулаков и следить за ними в улицах, а другие из вас должны хлеб охранять на гумне. Ожидать можно всего в эту ночь. Уж ты, ночь моя, ночка темная!.. У меня глядеть в оба глаза неустанно!
— Село беснуется, — сказал дедушка Цепилов, — живоглоты народ самогоном спаивают, чистое наказанье.
Яков остался на гумне, а мы отправились на село. Многие комитетчики из своих хат перебрались уже к соседям из предосторожности; те, которые остались, заперлись крепко-накрепко, а к избе Якова мы выставили даже охрану. Необходимо было усилить и пожарный караул, так как сторожа спали без просыпу подле пожарного сарая, в котором даже не оказалось дежурных лошадей. Два старика, сидя подле лагуна с водой, пели блажные песни:
Я отрядил для караула трезвых и надежных мужиков и заставил их попеременно бить в колотушки. Но толку из того не получилось. Как мы думали, так оно и вышло. Мужики, еще с базара приехавшие подпоенные кулаками, начали избивать домочадцев. Гомон перебрался вскоре на улицу. А окна кулацких домов были занавешены и молчаливы. Угощение производилось у шинкарок. Тут-то пожалели мы, что плохо боролись с ними в свое время. Мы приказали тем, которых знали, потушить огни в своих избах и запереться, но и этим не предотвратили бед. Шинкарок на селе было вдвое больше, чем мы думали, и когда комитетчики торжествовали свою победу на одном конце села, они не видели поражения на другом. И буйство, надо сказать, разрасталось.
Я зашел к председателю совета и сказал:
— Иван Кузьмич, бесчинствует народ, разве не видишь? А время, знаешь, какое, — время критическое, оно обязывает нас к трезвости. Не к чести нашей эти гульливые деньки…