Пастух Ерема брал девчонку с собой на пастбище, и она там бегала за скотиной вместо собачонки. Она обгоняла овец и коз, и ребятишки ее боялись. Но вот, когда ей минуло тринадцать лет, бродяги ее застали спящей у реки и всей компанией изнасиловали. С той поры ужас застыл у ней в глазах, и она стала заикаться. Вернулся отец с японской войны, женился вновь и взял дочь к себе. Мачеха, бывшая старая девка, морила голодом, не одевала и колотила падчерицу. Падчерица в доме напоминала ей свою незадачливую молодость — неуменье выйти за холостого парня. Агафьюшка стала ходить по миру, ночевала где придется, и парни над ней озорничали вволю. Потом как-то нашли ее на дороге, она билась в падучей и кликала. Кликуш было у нас уйма. Все решили, что это «порча». Мачеха посадила ее на цепь, объявила бешеной. Она держала ее на цепи в клети, на сырой земле, в темноте целых два месяца, пока не узнали соседи и не ввязались в это дело. После сидения на цепи Агафьюшка уже никогда не была в полном уме, потеряла ясность речи, стала тихой и послушной. Мачеха, тем не менее, колотить ее не переставала, на что Агафьюшка никогда и не сетовала. Это и послужило к укреплению молвы, что Агафьюшка переносит побои из жажды святого подвига. И тем более охотно поверили, что все ее поведение теперь напоминало поведение юродивых, каким сохранила его в чистоте народная память. Она стала ходить в толпе нищих по монастырям, торчать на кладбищах, появляться на похоронах. На голову она надевала обруч из-под кадушки, украшала волосы куриными перьями, очень удачно подражала крику животных: блеяла как овца, мычала как корова. Это уменье, извлеченное из пастушеского опыта, расценивалось, как «дар свыше». На груди она носила иконки, перевязанные мочалом. Когда молилась, она стукалась лбом об пол и так сильно, что лоб ее всегда был украшен шишками. И это считалось признаком высокого призвания. Она сильно и солоно ругалась, даже парни вздрагивали. Но уж испокон веку в деревенском обиходе так повелось: чем скабрезнее она ругалась, чем омерзительнее себя вела, тем больше возбуждала людское внимание и порождала веру в свою несомненную святость. Зимой она ходила по снегу совсем босая и не простужалась. Это тоже казалось чудом. А летом, наоборот, обувала непомерные валенки, каждый с пуд. И если, встретив кого, сбрасывала один валенок с ноги, то считали — быть беде, если оба — ждали покойника. Ела она, как настоящая блаженная, все хватая руками, похлебку черпала пригоршней. И в том, что она, заголившись до пояса, бегала по селу, никакого срама не видели, наоборот, открывали в этом глубокий и тайный смысл.
Заговорили про нее по всей волости после такого случая.
В 1917 году, вслед за свержением Николая Второго, пошел слух, что девица Агашка рыла на реке в лесу для себя пещеру. Роет одна, и это место, где она роет, излучает необыкновенное сияние. Мы пошли смотреть и увидели: крупная, сильная, статная девка с безумными глазами, косматая, грязная, в одной изодранной исподнице, неистово рыла яму, разбрасывая комья земли огромным тупым заступом. Сердобольные бабы ей помогали. Она рыла и при этом громко пела духовные стихи, в которых понятные слова путались с непонятными. Но вот это самое и вгоняло в слушателей священный ужас. Тут же решено было, что на ней «перст указующий», и во всеуслышание объявили ее навек святой и блаженной. Потащили ей деньги, калачи, яйца, барахло, кто что мог. Все это забирала за нее мачеха, которая к ней сразу подобрела. Уже торговали по селам песком из святой пещеры. Его настаивали на воде и ту воду принимали внутрь решительно от всех болезней. В этом месте, где она копалась, вскоре нашли иконку, «явленную нерукотворную». Потом тут появился и колодчик, назвали его «божия слеза». Вскоре объявились по деревням и сами исцелившиеся у колодчика: хромые, которые стали ходить, слепцы, которые, помазавшись водой один раз, сразу прозрели.
Мачеха не пустила Агафьюшку в пещеру. Она пристроила ее у себя в избе и осталась в большой выгоде.
У колодчика поставили крест, на него повесили «новоявленную» икону, подле иконы приколотили кружку, туда клали теперь деньги солдатки, ждущие мужей, и матери, потерявшие детей на войне. Народ валом валил сюда со всей округи. Даже приезжали из города очень просвещенные дамы, говорят, жены местных профессоров. Мать моя, жаждущая узнать судьбу детей, тоже захотела к Агафьюшке. Я должен был сопровождать ее. Мы ждали три дня очереди, ночуя в овине. Посетителей была уйма.