— Свинаря замест царя вам поставим, и ему будете служить! — сказал Анисимов.
— Молчать! — приказал инвалид. — Никакой дисциплины в вас, толстопузых. Вот сейчас сам пойду, все налажу… Чего тут церемониться. Ахнуть раз-другой из винта — и все в кусты…
Инвалид был затерт в толпе, так и не выбрался на крыльцо.
— Беспременно задавили по дороге, — сказал староста церковный. — Больно шустр. Мужики забоятся задавить, а бабы не забоятся. Господи, успокой мою душу…
Народ заволновался, зашумел.
— Ага, ага, — послышалось, — само начальство на крыльцо вышло…
Начальник продотряда с волостной Чрезвычайной комиссией, горячась, вздумали разогнать собравшихся силой оружия. Они дали из винтовок залп по толпе от волсовета, разумеется, поверх голов. Толпа качнулась, шарахнулась, взревела и стеной полезла на стреляющих. Те растерялись, дрогнули и побежали в канцелярию волсовета. Народ лавиной потек по лестнице вслед за ними, и здание волсовета было охвачено кольцом разъяренной толпы. Вот показался в дверях председатель волсовета, без картуза, встрепанный. Его держали за руки, а вслед за ним вывели прочих и поставили всех на виду у народа. Человек в солдатской одежде, неизвестно откуда взявшийся, махая наганом, оттеснил от наших коммунистов толпу и стал что-то выкрикивать. Люди с трудом успокоились. Человек в солдатской одежде был белый прапорщик и брат мельника Хренова, того самого, который был арестован за организацию «дубовского похода». Прапорщик Хренов объявил, что волость перешла в руки Временного правительства, и тут же предложил избрать «комитет общественной безопасности». В комитет вошли Черняков, бывший урядник и еще кто-то.
— Симбирск уже в руках законного правительства, — объявил Хренов, — от Симбирска до нас рукой подать. Радуйтесь, хлеборобы, благополучному исходу. Надо встретить нашу власть достойнейшим образом. Создадим, братцы, охрану, выберем себе начальника вооруженных сил и будем держаться до прихода своих из Симбирска. Начальником крестьянской армии предлагается Иванов Иван, всеми любимый трудовик из деревни Суходола. Не так ли, братцы?
Одобрительные возгласы толпы были оратору ответом. Иванова Ивана действительно все знали и все любили. Он был кузнецом в староверской деревеньке — высоченный русый мужик, лет под сорок, страшной силищи и самого крайнего простодушия. Кузница его стояла при дороге, ведущей в город, и всем приходилось прибегать к помощи Ивана Иванова: наварить ли шину, подковать ли лошадь, отточить ли серп или косу. Всем он услужал, и каждый пил его квас и отдыхал у него под сенью густых ветел. Иван был честный человек, отличный работник, дело вел один, без наемной силы, и окрестные мужики уважали в нем трудового человека. Вот почему и был ответом Хренову одобрительный крик, когда объявили Ивана начальником крестьянской армии.
Под ликующие выкрики на ступеньки крыльца стали выталкивать сопротивляющегося Ивана-бородача. Толпа несколько раз выбрасывала его на крыльцо, но он опять втискивался в нее, как в тесто. Эта борьба продолжалась бы очень долго, если бы Хренов с приятелями не ухватились сзади за подол Ивановой посконной рубахи и не стали бы его тащить к себе, а толпа в это время теснила Ивана спереди. Ему некуда было деваться, и его поднимали со ступеньки на ступеньку до тех пор, пока не загнали на площадку лестницы. Тогда огромная его фигура стала видна всем. В это время от крика, кажись, готовы были сотрястись сами здания и полопаться перепонки.
— Иван, Иванушка, кровь наша… командуй нами. Ты наш крестьянский царь, — кричали пьяные люди, — лучше тебя во всем вольном свете нету.
Многие лезли к нему целоваться и поздравлять его с назначением, но «стража» охраняла его от всех изъявлений своих «подданных».
Иванов стоял к толпе боком, потупив глаза, и все пытался вырваться и пуститься наутек. Хренов и Черняков сзади держали его за подол и безостановочно шептали ему что-то в уши, с обеих сторон. Наконец, Хренов подал знак рукою, что-де Иван хочет сказать народу слово. Кое-как умолкли. Иван поклонился очень низко и сказал:
— Увольте, православные, такая милость мне непривычна.
Он несмело поглядел на народ, который поднимал к нему руки.
— Увольте, православные, не рука крестьянскому сыну калачи есть…
Он еще ниже поклонился и поглядел на народ сбоку… А народ ликовал.
— Увольте, православные, не той я масти козырь, — он встал перед народом на колени и троекратно в ножки ему поклонился.