— Я откупиться могу, сколько в моих силах… миру за свой счет двадцать ведер ставлю самогону.
— Послужи, послужи, — вдруг закричала толпа. — Кроме тебя, некому… Плут на плуте, Ваня.
— Грамоте не знаю, темен. В счете слаб, — сказал он и поклонился.
— Все писальщики будут под твоей верной рукой, все считальщики будут под твоим началом, — кричали снизу, — твое дело — иметь крестьянский глаз, послужи.
— Отродясь не только армией не руководил, но и со своей бабой, мужики, ссор избегаю, потому — сердцем слаб и душой робок, — сказал он и поклонился.
— У тебя командиры будут, — кричали снизу, — командиры будут воевать, а ты за ними доглядывай, чтобы крестьянство не забижали, чтобы охраняли крестьянам вольготную жизнь! — кричали снизу.
— Старше меня есть.
— Нам не борода, а ум нужен.
— Не хитер я, не мудр…
— Не хитер ты, не мудр, а куда смысловатее прочих.
— Сроду ружья в руки не брал… стрельбы боюсь.
— А орел мух не ловит.
— Сколько ни вари мужика, а все сырым пахнет.
— Эх, Ваня, шкура не черного соболя, да зато своя.
Иван тяжело вздохнул и замолчал. Еще большим нетерпением зажглась толпа, и выкрики усилились на разные лады, а Хренов с Черняковым опять принялись с обеих сторон нашептывать Ивану в уши. И вот он встряхнул волосами и народу до земли опять поклонился:
— Что мир порядил, то бог рассудит. Подчиняюсь вам, православные. Как мир захочет, рассудит, порядит, поставит, позволит, приговорит, — такова и моя будет воля.
Пьяный выкрик вылетел из недр толпы и оборвал его речь:
— Ваня, радость моя, кровиночка наша!..
Хренов сказал, как топором отрубил:
— Командующим крестьянской армии избран Иван Иванов. Будь по сказанному, как по писаному. Не расходитесь и ждите приказаний Ивана.
В этот же день Хренов организовал штаб «крестьянской армии» и за подписью Ивана разослал приказы во все сельсоветы и комбеды шести ближайших волостей. Следовало сдать штабу все оружие, распустить комбеды, а всем, способным воевать, явиться в село Дымилово. Ослушники карались смертью. Дивились все, сколь строгие и хитроумные подписывал Иван бумаги. В конце каждого приказа стоял огромный корявый крест. Такую бумажку я привез из волости к вечеру и рассказал Якову все, что видел и слышал.
— Упрямиться сейчас нечего, сразу победить его нельзя. Чем маяться, так лучше отступиться, — сказал он, — надо сохранить нам свой народ. Ребята, спасайся, кто может, оружие берите с собой. Ты оставайся в селе, Сенька, ты несовершеннолетний и щуплый на вид, тебя не тронут. Или притворись, что с комитетом не хочешь заодно. В этом деле лучше гнуться, чем переломиться. Ты нам будешь на селе полезнее.
Беднота и весь советский актив волости побежали в леса, прятались в оврагах, шалашах, в стогах сена, в овинах и в сараях. Иван Кузьмич, чтобы не занимать определенную позицию, уехал на эти дни на свою мельницу и там отсиживался. Яков о нем сказал вернее всех:
— Хитрец, этот не поет, не свистит, не сидит, не пляшет, не идет и не везет… Ни туда, ни сюда, ни взад, ни вперед, ни в бок, ни в сторону.
В нашем селе наступило безвластие, как, впрочем, и во многих других. А между тем, Иван Иванов уже двигался со своей армией к Дубовке, и все деревни, встречающиеся на пути, тотчас же полонил. Он только успевал ставить кресты, а на крестьян сыпались приказ за приказом из его штаба, в который уже стягивались белые офицеры. Приказ вернуть со ссыпных пунктов весь хлеб богачам обратно. Приказ отнять у бедноты сельхозорудия и раздать хозяевам. Приказ арестовать продовольственные отряды, которые работали в селах. Приказ отменить твердые цены на хлеб и установить вольную торговлю. Приказ расстрелять некоторых комбедчиков, убежавших из сел и не разоружившихся. Я не знаю, читал ли кто-нибудь эти суровые приказы, кроме нас — секретарей сельсоветов и комбедов, потому что законные власти в селах считали себя как бы упраздненными, а новые еще не успели появиться на свет. В тех места, которыми проходила армия, Хренов на скорую руку назначал старост и тут же двигался дальше. Двигался по всем правилам военного времени. Был у него обоз, были сестры милосердия — пяток мобилизованных учительниц, были интенданты, были агитаторы. Я помню, как эта армия проходила нашим селом. Сам Хренов остановился у каменного дома Онисима. А Онисим Крупнов стоял с иконой у ворот и с хлебом-солью на тарелке. На нем была новая сатиновая рубаха, гладко облегавшая его живот. Наша комитетская вывеска еще красовалась на его доме.
— Где ваши комитетчики? — спросил Хренов, подъезжая к Крупнову на верховой лошади.