Товарищ Осьмаков:
— Я собрал сход и сказал: «Мужики, хлеб следует учесть, описать, стало быть, чин-чином». Кулаки — плотный народ, на меня набросились волками, кричат: «Ты, лоскутник, разделил нас на кулаков, на бедняков, чтобы легче было грабить и сделаться диктатором на селе», — и стали требовать, окружив меня, отчет, куда я девал хлеб, скот и фураж. Но я — тоже обожженный кирпич. Я сказал, что все отправлено в доблестную армию. Тогда один из них сбил рукой с меня фуражку, крикнул: «Врешь, большевистское рыло, продал да прокутил с бабами».
Члены комбеда выручили меня, и я кое-как вырвался. Но вскоре узнал, что в село должна прибыть подвода с самогоном для спаивания молодежи. «Ох, — думаю, — попал, как сом в вершу, будет резня, потечет наша кровушка». Явно готовились к восстанию, кое-кто уже наспиртуозился. Кроме того, вызнал я, что они везли и оружие: старые дробовики и охотничьи одностволки. «Ну, — говорю сам себе, — товарищ Осьмаков, надо их обезоружить» — и стал ждать со своими товарищами эти подводы в проулке. Кругом — глаз выколи, тьма-тьмущая. И вот, в полуночь помчались две подводы мимо нас, как вихорь; тут мы принялись стрелять в воздух и взывать: «Эй, остановитесь! Застрелим на месте!» Они остановились и спешно стали сбрасывать самогон в крапиву. Все были пьяны в стельку, сильно матерились, ругали комитетчиков и обещали им «пересчитать ребра, скулы своротить» и все в таком роде. Надо было их арестовать, а как это сделаешь, когда они при наганах. Я велел им идти в избу, но они отказались. Говорят: «Будь доволен, что отдали самогон. А приставать станешь, так отправим тебя в Могилевскую губернию, Мордасовского уезда, на Зубцов погост». Люди эти были мне незнакомы, ввязываться в ссору с ними было опасно. Они повернули назад, свистнули и поехали с песней, ругая большевиков и хваля эсеров. Только что я успел войти к себе в избу, как вослед за мной кто-то пошел по сенцам, грохоча и разговаривая. Дверь отворилась, и вошли эти самые молодцы: «Желанный гость зова не ждет, — вскричали они и стали посередине пола. — Ну, хозяин, рад, не рад, а говори: «Милости просим». Жена устилала постель, она вскрикнула при их ужасающем виде и убежала к печи, а ребятишки завыли и бросились вслед за ней. «Отдай нам самогон, иначе череп твой расколем надвое», — сказали они и подняли надо мной наган. «Самогон вы сбросили в крапиву, — ответил я, — идите и ищите сами». «Нет, ты сам неси». Я понял, конечно, что они хотят меня выманить из избы и прикончить в темном месте. Идти я наотрез отказался. Тогда один из них ударил меня наганом в голову. Тут я упал, и остального ничего сам не помню. Рассказывали потом, что жена выбежала на улицу и стала кричать: «Караул!» Тогда молодцы убрались из избы. В это время я очнулся, схватил винтовку и побежал за ними. Но как только я выбежал на зады, выстрелил им вослед, то сзади из сада тоже начали стрелять в меня мои супостаты. Я понял, что если я теперь побегу в открытое поле, мне — капут. Я метнулся по гумнам искать пристанища. Наконец я забрался в большой омет соломы. Стрельба вскоре прекратилась. Я слышал, как они искали меня за овинами, разрывали ометы, стреляли в них, ругались и спорили, прошли мимо моего омета, два раза в него выстрелив, но, к счастью, не задов меня. Я сидел там, задыхался, но не шевелился. Но в это время, пока я там сидел, пьяницы пришли к моей жене, избили ее в кровь при детях, выколотили окна моей хаты, прикарманили государственные деньги вместе с сумкой, которые я приготовил отнести в волость, скомкали и забрали женины сарафаны. «Жулики! Грабители! Самозванцы! — кричали они всю ночь на улице, имея в виду комитетчиков. — Мы вас в бараний рог согнем… свяжем по ноге и пустим по полой воде». На другой день волостная наша чека обезоружила село, нашла в нем бомбы и обрезы, а вредных мятежников отправила в город. Теперь стало легче работать. Хлеба пока доставили пятьсот пудов на ссыпной пункт. Сам знаю, что по нашему селу это мало, очень мало, но стараюсь. Вчера сдал еще хороших овчин семь штук.
Председатель:
— Все вы слышали об ужасной гибели председателя комбеда, товарища Лутошкина, который был предшественником Осьмакова. Во время сельского собрания враги потушили лампу и задушили его под столом. Напоминаю об этом в связи с тем, что говорил товарищ Осьмаков, и предлагаю почтить память вставанием. (Все встают, обнажают головы). Товарищ Лутошкин проводил классовую политику в деревне, и вот церковный староста да кулаки подкупили хулиганов, которые привязали мертвое тело нашего товарища к хвосту кобылы и пустили его по дороге с плакатом: «Всех вас это ждет». (Все садятся вслед за председателем). Слово предоставляется товарищу Ерофееву из Хмельной Поляны.