Председатель:
— Объявляется перерыв, поговорите и покурите.
Вынесена нижеследующая резолюция:
1. В случаях, когда отказываются крестьяне засевать землю, отбирать ее и передавать комбеду. 2. Как можно скорее приступить к общественной ссыпке всех продуктов. 3. На руки нуждающимся выдавать по норме, установленной декретом. 4. Все комитеты, не ссыпающие хлеб, распустить. 5. Укрывающих хлеб арестовывать и препровождать в ревтрибунал. 6. Сопротивляющихся расстреливать беспощадно. 7. Сельсоветы, не оказывающие поддержку комбедам, переизбрать. 8. Немедленно приступить к общественной обработке земли, для чего обязать комитеты организовать общественное пользование орудиями обработки. 9. Принять меры к организации сельскохозяйственных коллективов. 10. Стремиться к созданию комячейки на селе.
КОНТРИБУЦИЯ
Мягкостью не сделаешь врага другом, а только увеличишь его притязания.
В лютую стужу входит к нам в канцелярию длинный как жердь мужик в дубленом романовском полушубке и в расписных богатырских пимах выше колен. Лицо у него цвета очень хорошо обожженного кирпича. И все в нем дышит крепостью и силой. Он жмет наши руки, хрустят наши кости. Он садится на табурет без приглашения. Вид его выражает достоинство и открытое презрение к нам. Это Семен Коряга, пчеловод. У него полон двор скотины, большой сад с антоновскими яблонями, вместительная пятистенная изба под железной крышей, полна изба ребятишек и три снохи. Все у него в семье трудятся от зари до зари. И все у него ладится, и в селе ему полный почет — крепкий рачительный хозяин, разбогател, не прибегая к наемной силе. Ходит он по селу, как старшина, бывало, судит открыто и резко. Яков никогда не стращает его — не хватает духу.
Яков его побаивается, вот и сейчас заметно волнуется… не к чему прицепиться — формально не кулак, а фактически богаче его на селе нету. Эсеры при Керенском ладили его в земельный волостной отдел, он сказал партийным эсерам: «Зачем мне туда? На то место любой жулик пойдет…»
— Что случилось? — говорит Семен строго.
— Сеня, вычитай ему постановление комбеда, — говорит сухо Яков, сидя у печки на корточках и не оглядываясь ни в мою, ни в его сторону, — что там гласит закон… насчет Семена…
Я развертываю протокол с очередным постановлением и читаю:
«В силу постановления ВЦИК по реализации десятимиллиардного чрезвычайного революционного налога на буржуазию… Семену Коряге… гм… да вот… имеющего три коровы, лошадь, пасеку… дом под железной крышей, обложить — двести рублей и еще опарницу меду для членов комитета…»
— Гм, — удивляется тот, — сладкого беднота захотела. На сладкое, вишь, потянуло. В господа проситесь. Видать, у комитетчиков губа не дура…
— На сладкое все падки, — соглашается Яков.
— Смотри, не отрыгнулось бы горьким, Яков Иваныч…
— Уж не грозить ли ты мне вздумал?
— Я не грожу, — спокойно говорит Семен Коряга. — Мне жалко тебя, дурака. У тебя жена, баба работящая, бога чтит, людей стыдится, у тебя малые дети, тебе надо об них подумать, а ты стал миру, как бельмо на глазу. Народ перевертыша ждет, и вот придет перевертыш, ведь тебя в клочки растащут, глупец. Труба тебе, форменная труба. Эх, Яшка, Яшка, за какое богомерзкое дело взялся, ну-ка, ты. Денной грабеж. Хуже стал ты Ваньки Каина. Тот по крайней мере своего не обижал, драл как сидорову козу купца, барина, казну грабил. А ведь ты на своего брата, мужика, руку поднял, дубина стоеросовая. Погляди, кто у тебя в компании, ни одного порядочного человека — гольтепа. Назвался вдруг комитетом — и в чужих карманах давай деньги считать. Ну, занятие. Тьфу, срам один, да и только. Само место-то ваше поганое, где вы собираетесь, ни иконы в углу, ни порядка, ни чину (он показывает на окурки на полу, на светлое четырехугольное пятно на том месте на стене, где висели иконы). Вот пойду домой сейчас и вымоюсь, дух у вас в комнате и тот псиной отдает.
— Контрибуцию не дашь, стало быть? — прерывает его Яков спокойным тоном.
— Нет, так вот и принесу тебе, держи карман шире.
Семен Коряга оттопыривает карман своего исполинского полушубка и склоняет голову набок, имитируя свою готовность расплатиться.
— У меня с рук мозоли не сходят. У меня в доме семнадцать душ. Кормлю всех сам, к чужим с нуждой не хожу. А от вас только и слышишь: дай, дай, дай… На полосе с собой я ни одного комиссара не видел. Ни одного партийного не видел. Вот ты не знаешь, которым концом в руку серп берут…