— Великая смута в Расее и по всей земле. Тьма глаза застит. Земля горит под ногами. Горе всем живущим в эти дни.
Топчется на месте.
— Через всю землю война пораскинулась… Кто на кого — не разберешь. И одна от нее дорога, милые мои, на тот свет. Кабы знатьё наше, какая там жизнь, давно бы все ушли…
— Я уйду, когда так…
Яков не говорит ни слова… В канцелярии — тишина. Старик шепчет слова молитвы и еще раз называет цифру, которую в силах «поднять» — «тысячу рублишек кой-как наскребу…»
Яков не отвечает, он посылает Ферапонта за следующим плательщиком. Филипп набавляет каждые три минуты по десятке, но все еще не решается назвать сумму, причитающуюся с него. Да Яков его не слушает. Филипп вынимает и кладет ему деньги на стол. Яков не берет. Филипп сгребает деньги в узелок и опять молит, упрашивает взять. Яков не слушает. Филипп встает на колени, бьет себя в грудь, рыдает. Яков не смотрит. Филипп вздыхает, просит прощения. Яков молчит. Филипп кланяется ему, мне, отдельно столу, отдельно чернильнице и опять пучку бумаг, который висит за мной на гвоздике. Яков не замечает.
Как только Филипп уходит, Яков грозится вослед ему:
— Принесешь! Кровосос! Крохобор! Он в Саровском монастыре иконостас позолотил. А соседу пятак дать взаймы пожалеет. Он сына родного жандармам предал… Если будет переворот — он из наших спин будет ремни резать. Его слезы крокодиловы… Распутник! Он всю жизнь батрачек брюхатил. Он и среди монашек гарем имел. Верил, что замолит свой грех, купит бога, прельстит его пятаками — это делало его смелым в грехе. Он у тестя деньги выкрал, а самого опоил…
В богатстве Яков всегда видел ядро преступления. Этот — придушил странника с большими деньгами и разбогател; тот разжился на поставках гнилой муки и тухлого мяса; третий взял на сохранение деньги у родных и не отдал; четвертый обобрал жену да и уморил ее.
Когда Яков особенно волновался, он под нос пел. Он никогда и ничего не пел, кроме одной песни: «Измученный, истерзанный наш брат мастеровой… Идет, как тень загробная, с работы трудовой…» Он ходил и пел и немного успокоился. Успокоился и сказал:
— Поклонимся старой матушке России. До свиданья, родная! Ау! Будет тебе хозяином Егорка Ярунин… Сеня, приготовься, Онисим Крупнов идет. Коли этого не сломим, все упрутся, как один, держись, Сеня. Таких хитрецов еще свет не видал, — говорит он, пряча руки в рукава и усаживаясь в угол на излюбленное место.
Вскоре входит в канцелярию дородный, круглый, в дубленом полушубке и с клюкою в руке Онисим Крупнов. Он не крестится, он трет руки и греет их у печки, приветливо улыбается, ласково здоровается и говорит, садясь рядом со мною у письменного стола:
— Ну-с, Яша, твое дело — говорить, мое дело — слушать.
— Онисим, не томи. Давай деньги, и дело с концом. Тебе все известно.
— Разве я пророк? Нет, вы разъясните. Может быть, закон покажете да параграф закона, ко мне относящийся. Если наша власть самая справедливая, то у нее ничего в ожесточение народа не делается… Это не при царе, когда был прижим, самодурство, каторга и ссылка… Не верю, чтобы с меня вы налог захотели сорвать…
— Нет, это верно. Сень, покажи постановление комбеда.
— Цыц, мальчик! Вы постановить можете, что угодно. Мне надо высокую санкцию.
— Сеня, покажи отношение волкомбеда.
— Волкомбед мне тоже не авторитет. В волости сидят такие же законники, как вы — ни аза в глаза. И как они могут знать, что у меня в кармане лежит? Ты мне дай закон ваших московских правителей…
— Вот! — тычу я пальцем в то место, где волкомбед ссылается на постановление ВЦИК. — Тут и число и номер, все как следует.
— Гм… постановили… в Москве находятся, а знают, что в Тихом Овраге живет Онисим и из поля зрения его не выпускают… Значит, мужицкий запах их тревожит. Выложь — и никаких гвоздей. А где деньги люди будут брать, ВЦИК не указывает?
— Онисим! Давай деньги, иначе плохо будет. Уверяю тебя. И дискуссия тут бесполезна. Парижская коммуна один раз допустила ошибку — не растрясла богачей, кровью за это поплатилась. Мы вновь ошибку не допустим. Мы вас острижем под корень. Корень побеги даст, и побеги острижем…
— Шутки шутишь, Яшка. Не дам. Были деньги да сплыли. Какие нынче деньги у крестьян? Все повытрясено, все на мужике едут — на войну давай, город корми, бедноту содержи, учителям плати, Советам отчисляй, в волость неси, а своей семье погоди… Ты говоришь — острижем под корень? Стриги, да знай же меру. Острижешь так, что и расти не будет…