О Якове Бухвостове слыхал Василь от мастеров, будто видели его на торгах в Рязани, где решалось, с кем заключать подряд — с Бухвостовым или с Осипом Старцевым, что Крутицкий терем строил в московском Кремле. И будто отдали подряд Бухвостову. Тут же, в Ново-Иерусалимском монастыре, возвел Бухвостов стены и заканчивает надвратную церковь, а сам должен вскорости быть непременно, ибо без него боятся каменщики выкладывать последние яруса башен и церкви. Тимошка подумал и остался тут ждать беспокойного своего односельчанина, поругивая его втихомолку.
Тимошка поглядел еще раз на здешнюю «реку Иордан» — Истру, на растущий возле монастыря могучий дуб, именуемый по подобию иерусалимского «дубом Маврийским», прошел «Гефсиманским садом» — молодой еще рощею и зашагал по дороге, обсаженной молоденькими липками, в Никулино, которое по велению Никона, замыслившего создать здесь величественный Новый Иерусалим, называлось уже сорок лет «Скудельиичьим селом». Заглянул и в Елеонскую часовню, где сквозь золоченую решетку можно было полюбоваться деревянной моделью старого Иерусалима, чертежами палестинского храма, изданными в Риме и во Флоренции, и книгами, что привез с православного Востока монах Троице-Сергиева монастыря Арсений Суханов. В Никулине устроены были кузни и подсобные мастерские. Золотари и резчики по дереву, обжигальщики и плотники, кирпичники и мастера связного дела жили тут в специально для них выстроенных избах, что ставил еще крепостной мастер Аверкий Мокеев из Калязина, великий мастер каменных дел, поставленный патриархом вести все строительство. Большой плотницкой артелью командовал Иван Яковлев сын Корела, мастер из Осташкова. А сын его, Иван Иванович Корелин, до тонкостей ведал диковинное пока на Руси стекольное дело. Тимошка разыскал стоявшую на отшибе, за гороховым полем, избу, где жили крепостные мастера стольника Волынского — братья Михайловы и Филипп Папуга: они возводили под наблюдением Якушки Бухвостова надвратную церковь, и обойти эту избу вернувшийся мастер Татищева не мог.
Соболевский ступил на плоский серый камень, служивший порогом, и надавил на отполированный до белого блеска огрубелыми пальцами мастеров металлический кружок над дверной ручкой. Поднялась внутренняя железная закладка, и дверь тяжко повернулась в массивных петлях. В полутемных сенях, оглашаемых воркующими под крышею голубями, стояли бочки с красками и лаком, у стен стопками лежали изразцы, полуприкрытые холстиной. Отворив внутреннюю дверь, Тимошка вошел в горницу, разделенную печью и перегородкой на две половины. Первая служила кухнею и столовой, во второй мастера работали над чертежами и отдыхали. Вот и теперь широкий стол придвинут был к самому окошку, из которого по причине теплого времени и для лучшего свету совсем была вынута рама с бычьим пузырем, и в последних лучах заходящего солнца Филипп Папуга изучал тонко и подробно прорисованный чертеж церковного здания, от подвалов и служб до креста. Тимошка знал Папугу еще по Москве, когда тот работал на Яузе — складывал стены «стольного града Прешпурга» под дробь барабанов и клики Петрова потешного войска.
— Здравствуй, Филипп Назарьич, — проговорил, войдя в избу, Тимошка. — Дозволь у тебя ночь переночевать да день передневать.
Папуга поднял нехотя голову, вгляделся в вошедшего, узнал.
— Боярским ходокам наше почтение. Чай, лавку-то не пролежишь, а харчишки у нас не бог весть какие, а все казенные. Куда путь держишь, Тимофей?
— Ищу вот Якова-мастера нашего, не слыхал ли чего про него?
— Якова Григорьича? Э, брат, он теперь высоко взлетел и еще выше подымется, если боярин твой крылья ему не отобьет. Слышь-ко, неделю тому были тут голландские и польские знатные мастера, на наши онучи и лапти поглядывали да посмеивались, а как увидали монастырские башни, что мы с Яковом Григорьичем строили, так и прикусили языки и чтобы непременно подать им того великого архитектора, что придумал такое. Да только Яков с ребятами своими на Рязань ушел. И то: оброк-то в срок плати боярину, не то жена с малыми детьми по миру пойдут. Вот и набрал себе подрядов, благо силу имеет пока что. — Папуга встал из-за стола, показал Тимофею чертеж. — Гляди, коль славно все расчислил, хоть и грамоте не обучен. А младшой-то Михайлов нову краску придумал, зелену с золотом, и изразцом тем главный храм украсил; день и ночь трудился, а оброк во срок не уплатил. Сам барин Волынский приезжал, да велел дать Менке-то пятьсот батогов, чтоб, значит, не заносился шибко. Тут на погосте и схоронили Менку-то… Так что лавка слободна, ночуй…