— А помнишь, Васенька, ты и заснуть не мог без сказки старой своей няньки Акулины? Теперь вот Никите сказки сказываю, а все вспоминаю, как ты-то слушал меня подолгу.
— Ах, нянечка, не уходи без сказки! Я все помню: и про Ивана — царева сына, и про зверя мамонта…
Никифор и Иван тоже стали просить, и няня осталась. Присела у Васиного изголовья, подумала, морщинки разгладились на ее добром лице.
— Это еще от деда своего тоже слышала. При царе Алексее Михайловиче было. Шли, значит, два стрельца с войны в слободу к себе. День идут, два идут, притомились, а путного ночлега не сыскать. Вот приходят в село. А на краю села — избушка, старенькая да ветхая, а рядом — новая, пятистенная, просторная и высокая. В старой-то избе большая семья живет: дед со старухой, да два сына, да две невестки, да внуков пятеро. Просятся стрельцы на постой, но куда там поместиться. А новая изба пустехонька стоит. Дивно это стало стрельцам; чего это так теснятся и мучаются люди, а жило пустое стоит. Просятся они, значит, у хозяев в новую избу переночевать. Те говорят: пожалуй, ночуйте, да только упредить мы вас должны вот об чем. Страху много по ночам в избе этой. Те, известно, притомились, и не робкого десятка. Что нам, говорят, страхи, мы вон каких страхов на войне натерпелись, небось не спужаемся. И пошли в ту пустую избу ночевать. А на всякий случай, перед тем как идти, спросили у хозяев, какие они, страхи-то. Те отвечают, что только улягутся спать, как в полночь вдруг шибко так завоет в трубе, и голос чей-то ясно трижды повторяет: кидаюся, кидаюся! Ну, известно, после того все наутек, так и живут в старой негодной избе…
Никифор и Иван уже мирно спали. Нянька укрыла их, поднявшись с низкой скамейки, на которой сидела. Один Вася сидел в постели, подтянув одеяло к самому подбородку, зачарованными глазами глядел на няню.
— Ну что же, Акулина, что же дальше было?
— Так вот, — совсем тихим голосом продолжала рассказ свой она, — стрельцы-то поели, чего бог послал, да и отправились в ту избу спать. И только заснули они на лавках, как разбудил их страшный вой в печной трубе. Оба проснулись и слышат, как кто-то тоскливо так и громко говорит: кидаюся! кидаюся! Те, знамо дело, оробели в темноте-то. Один быстро так сапоги натянул, мешок схватил да наутек. А второй замешкался, обуться-то быстро не успевает. А тут в третий раз: кидаюся! Подхватился стрелец с лавки, впотьмах налетел на печь и в сердцах как крикнет: ну и кидайся! Туг звон большой раздался, будто что-то тяжкое упало из трубы, и засветилось в печи золотое сияние, аж глазам больно. Глядит стрелец, а в печи целая горка золотых монет. Еле докликался товарища своего. Вытряхнули они из мешков-то пожитки да набрали туда золота, и хозяевам еще осталось… Вот так-то, милый Васенька. А теперь спи, голубок.
Акулина Евграфовна крестит Васю и уходит в соседнюю горницу, унося с собой свечной огарок. Вася слушает шум вьюги за стеной и мирно и сладко засыпает. Ему снится избушка в лесу, он сам в стрелецком кафтане хочет войти, а дверь не открывается. Потом пропадают и лес, и избушка, и встают в сновидениях златоглавый Кремль, Посольский приказ, весь изукрашенный причудливой белокаменной резьбой. В приказ входят иноземные послы, один диковинней другого, и все по очереди кланяются Васе в пояс.
…Никита Алексеевич Татищев, воротясь из Дмитрова, где он составлял ландкарту уезда и межевание проводил монастырских, дворянских и крестьянских земель, стал собираться на войну. Хоть не было покуда никакого указа на этот счет из столицы, а знал от родича — боярина Михайлы Юрьевича, что не раз уже собирал царь Петр боярскую думу, чтоб решить: воевать с турком или повременить. Кесарь римский, король польский, патриарх иерусалимский — все просили Петра положить конец единовластию турок на Черном и Средиземном морях. Опустошали южнорусские степи крымские татары, бывшие в турецком управлении. Один Лефорт, по слухам, склонял царя пробивать для России выход к северным морям. Но вся Москва уже толковала о новом крымском походе. И Никита Алексеевич велел коня ему готовить, достал из сундука старое кольчужное оплечье, что не раз выручало еще при Чигирине, саблю да пистолеты. Фетинья Андреевна и те немногие домашние, что не разлучались с Татищевыми в их переездах, плакали. А тут объявил наконец думный дьяк Андрей Андреевич Виниус всенародно в Кремле о сборе ратных людей под Белгородом и под Севском для «промысла над Крымом». Начальствовал ими воевода боярин Борис Петрович Шереметев, — сто тысяч было к началу весны под его знаменами. Потом узнали: возглавив треть этого войска, боярин Алексей Семенович Шеин осадил Азов. И был под его командой простой бомбардир Петр Алексеев — государь всея Руси Петр Алексеевич…