Волны, всколыхнувшие Россию, доносили вести в дом Татищевых о родственниках, служивших в разных местах. Артемон Федорович служил есаулом в Севске, Сумах и Ахтырке в полку Михаила Ромодановского, позже — в Новгороде в полку Петра Матвеевича Апраксина. Вместе с Шереметевым ушел в поход за шведский рубеж храбрый брат Никиты Алексеевича, бывший весь 1702 год в Пскове, Федор Алексеевич. Из двоюродных братьев — Федор Юрьевич служил в полку Федора Ивановича Шаховского в Дорогобуже в четвертой роте поручиком, а бывший кашинский воевода Иван Юрьевич Татищев с мая 1702 года по цареву указу строил корабли в устье реки Сяси, возле Ладожского озера. Оттуда поехал в Новгород воеводою. Все эти события не забывал Никита Алексеевич заносить в книгу рода Татищевых, которая всегда была на сбережении учителя Ягана Васильевича Орндорфа.
Исполнилось тридцать лет отроду государю, а через полгода — любимцу государеву Меншикову. Из царских указов 1702 года прочитал Никита Алексеевич сыновьям о запрещении поединков и драк, о смертной казни ложных свидетелей. Особый указ касался Клина, где были татищевские владенья. Отныне образовывался Клинский Ям, велено было жить в Клину ямщикам слободою, указывалось о бытии 30 вытям и о жаловании ямщикам 20 рублей на выть.
…В полуобнаженной кроне старой липы тенькала синица. Тележные колеса вдавливали во влажную землю опавшие листья. С холма открылась даль, казавшаяся прозрачной и готовой принять первые метели. Ветер холодил глаза, трепал волосы на непокрытой голове. Смутно, как во сне, видел Василий Татищев впереди широкую спину отца, идущего за дрогами, брата Ивана, положившего руку ему на плечо. Так же смутно помнил погребальные псалмы, что пел дьячок в церкви погоста Рождествено, и видел холмик земли, выросший над материнской могилою. В болдинский дом вернулись уже под вечер вчетвером: Василий с братом, отец и учитель. Зажгли свечи, помолились. К еде никто не притронулся, хотя управляющий Болдином Петр Самарин распорядился загодя о поминальной трапезе. Василий подошел к карте, висевшей в школьной комнате, вспомнил, как на этом самом месте рассказывал увлеченно матушке Фетинье Андреевне о заморских странах, и, бросившись на грудь учителю Ягану Васильевичу, вдруг разрыдался.
Поутру, так же вчетвером, поехали в Клин, чтобы заказать надгробье. Клин неподалеку, да добирались едва ли не полдня: весь Тверской тракт заполнен был пешими, конными и повозками. Скрип колес тяжко груженных телег, многоголосый гомон и конское ржанье, серые крестьянские зипуны и синие солдатские мундиры. Никита Алексеевич подозвал к себе рослого драгуна на серой, в яблоках, лошади, крикнул:
— Скажи, служивый человек, никак вся Москва в Тверь на богомолье тронулась?
— Никакое тут не богомолье, — сурово ответствовал солдат. — По воле государя-царя Петра Алексеевича двигнулась Русь.
— Да куда же? — Никита Алексеевич спрыгнул со ступеньки кареты прямо в грязь осеннюю, но драгун уже отъехал. Вместо него ответил бородатый и тощий мужичок в лаптях и промокших онучах, понукавший неустанно лошаденку:
— Град идем строить на свейских землях.
— Не на свейских, а на нашенских, стало быть, исконных, русских, — сурово поправил его другой мужик, поосанистее и повыше на целых две головы.
— Город? Какой город? — живо посмотрел ему в лицо Татищев.
Мужик глянул на незнакомого барина с торжеством и презреньем:
— Санкт-Питербурх…
Глава 3
Рядовой русской армии
«Генваря 3-го дня сего 1704 года. Господину судье в приказах: Поместном, Пушкарском, Иноземском и Рейтарском. В Москву, на Старом Ваганькове, в его господина Автонома Иванова дом.
Сим прошу: прими от меня, Антоном Иванович, поклон; доброго здравия к славе и пользе Отечества тебе в сем новом году. И не оставь меня в милости своей, государь мой, в нуждах моих. В годе минувшем супруга моя умре, остался один с четырьмя чадами, из коих старшему дведесять годов, а младшей десятый пошёл. Понеже паче всего надлежит доброе око иметь за сиротами, пресек я вдовство свое женитьбою на Вере, дочери Потаповой, у коего вы стояли, как были во Пскове в 702 году. Токмо теперь от гнева господня ради обдержимой болезни из покоев не выхожу, посему в великой десперации пребываю за сутьбу детей своих. А дохтурское мнение дурное и весьма жить отчаялся. Старшие сыны мои в печали пребывают, от мачихи отворотились и из дому уйти ныне желают, чего мы не чаяли.