Встретив мой встревоженный взгляд, он сказал:
— Полагаю, ничего с Верой не случилось. Завтра позвоните товарищу Благоевой. Она уже будет знать.
Завыла сирена. Георгий Димитров встал:
— Всех прошу в убежище.
В Коминтерне была строгая дисциплина. Василь Коларов, Стелла, Хосе Диас и стройная Пассионария вышли. Димитров бросил взгляд на письменный стол, на телефонные аппараты, на меня.
— Тебе тоже надо спуститься в убежище, — сказал он.
Позабыв, что на мне военная форма, я, как школьник, сказал:
— Мне надо к комбату...
Выдавив эту нескладную фразу, я испугался: что обо мне подумает Георгий Михайлович! Но он даже не улыбнулся. Выйдя со мной в приемную, сказал:
— Пусть отвезут товарища, не ожидая отбоя. Военным нельзя опаздывать.
Пока мы шли по длинному широкому коридору, Димитров открывал одну за другой двери комнат, желая убедиться, все ли ушли в убежище. Возле одной двери он нахмурился: из комнаты слышался дробный стук пишущей машинки. Георгий Михайлович укоризненно посмотрел на секретаря:
— Еще раз проверьте каждую комнату! Ни один человек не должен оставаться в помещении во время тревоги. Пустой героизм ни к чему.
Внизу меня ожидал смуглый подтянутый капитан. Димитров сказал ему с доброй иронией: [50]
— Это военный доктор. Ему некогда ждать отбоя. К тому же он обещал комбату! — Затем повернулся ко мне, улыбнулся и добавил: — Ну, желаю успехов!
Машина с пропуском на ветровом стекле птицей летела по улицам. Милиционеры в железных касках и военные патрули ее не задерживали.
И все же я опоздал. Бойцы уже пообедали и с песней возвращались в казарму.
— Опаздываешь? — крикнул Шестаков. — Ну ладно, поди поешь, а я в парикмахерскую.
В пустой столовой я торопливо проглотил застывшую свинину с чечевицей и вышел во двор. Среди тишины послышался нудный прерывистый гул. Странно: ведь диктор оповестил, что угроза воздушного нападения миновала. Я посмотрел вверх на хмурые низкие облака. Вдруг над зданием телеграфа из них вывалился большой и темный силуэт самолета. А через секунду раздался оглушительный взрыв. Мостовая вздрогнула, из окон посыпались стекла.
— Скорее, доктор! — крикнул подбежавший Саша Казицкий. — Павел Савосьевич... — Саша потащил меня за рукав на улицу. Губы у него дрожали.
Я знал, что заместитель командира второго батальона Захаров пошел вместе с Шестаковым в парикмахерскую. Сразу понял, что с ним случилось несчастье. И верно. На лестнице телеграфа, прижимая ладонь к боку, лежал капитан Захаров. Рядом валялась пробитая осколком полевая сумка. Над раненым уже склонился военврач Стрельников.
— Сумка спасла, а то бы... — сквозь зубы сказал Захаров растерянно и виновато. — Больно...
На улице Горького творилось невероятное. На проезжей части стояло несколько легковых автомобилей со опущенными скатами и побитыми стеклами. Возле диетического магазина, где недавно была длинная очередь, ползали и кричали десятки людей. На мостовой виднелись красные пятна.
К месту взрыва бежали люди и останавливались там, не зная, что предпринять. Около нас взвизгнула тормозами полуторка. С нее торопливо соскочили командир полка Иванов, военком Стехов, командир батальона Прудников, медицинские работники. Девушки-сестры были с сумками.
— Командуйте, доктор! — крикнул мне майор Иванов и посмотрел вдоль улицы. — Сейчас еще машины подъедут. [51]
Стехов посоветовал:
— Не устраивайте здесь перевязочных пунктов. Всех — на машины и в больницы... Перевязывать только тех, у кого сильное кровотечение. И тоже — на машины!
Автомобилей наехало много, грузовых и легковых. Милиционеры и бойцы останавливали их на соседних улицах и направляли к месту происшествия. Милиционерами и шоферами командовала невысокая женщина с большими выразительными глазами. Это была жена майора Иванова, начальник районной госавтоинспекции Елена Давыдовна Сагирашвили. Так на забрызганной кровью улице неожиданно встретились муж и жена.
Через несколько минут все убитые и раненые были подобраны и отправлены в больницу. Из подъездов вышли дворники и стали приводить в порядок мостовую. Прудников и Шестаков, разделив бойцов и медработников на группы, приказали обойти телеграф и квартиры ближайших домов.
Взрыв тяжелой бомбы вызвал много жертв. В течение часа мы обходили квартиры и делали перевязки раненым. Позже узнали, что такие же фугаски немецкий самолет сбросил на Большой театр, на трамвайную остановку у Ильинских ворот и на угловое здание Центрального Комитета партии. И оттуда автомашины увезли десятки пострадавших.