И вот наступил первый экзамен. Более понятными стали слова, повторявшиеся много раз: «Солдаты должны учиться!» Открылся и глубокий смысл слов нашего «сухого» начальника Василия Григорьевича Сучкова: «Привыкайте действовать самостоятельно!»
Мы нередко роптали, мы стремились на фронт. Мы патетически вопрошали, когда же это случится. Это кипела юность. У нас не было представления о боевых действиях. Не зная истинных замыслов командиров, мы не замечали, что нас обучают многому. Нет, не только умению ходить в строю и не только уставам!
Об этом я думал, пробираясь между орудиями и санями, заставившими тесную улочку деревни Борщево. Я был уверен, что медики экзамен выдержат. Людмила Потанина, Мария Петрушина и Шура Павлюченкова, Аня Соболева и Алексей Молчанов в те дни уже начали действовать в боевой обстановке, не ожидая моих распоряжений.
В избу, где разместился медицинский пункт, я вошел в приподнятом настроении. Помощники постарались: все было готово к приему раненых. Мы обсудили наши задачи, определили объем медицинской помощи, которая от нас потребуется, наметили пункты сбора раненых. После этого сели ужинать. К столу пригласили и хозяина дома.
Он подсел к нам — худой и задумчивый, в потертой телогрейке. К еде не притронулся. Долго смотрел на нас блеклыми старческими глазами и часто вздыхал. Потом заговорил:
— Что-то будет теперь? Немец рядом. Неужто не остановите? И Москва... близко. Кто думал, что так получится!
— Не пустим, отец, немца! — заверила Маша.
— Хорошо б оно так... А сколько народу гибнет! Жалко людей. Вас жалко. [65]
— А вы почему не ушли с семьей? — спросила Шура Павлюченкова.
— Зачем же? Тут — дом. Я и тут помереть могу... — Хозяин махнул худой жилистой рукой. — Им от меня обуза. Теперь вам пособлю чего: печку вот протопил, соломки втащу. Все польза от старого.
Вошел молодой худощавый лейтенант с чемоданчиком. Сказался летчиком:
— Сбили меня. Третий день ищу своих... Нет ли покурить?
Я угостил его. Лейтенант тонкими, нервными пальцами размял папиросу, вслух прочитал: «Беломорканал». Затянулся и удовлетворенно кивнул:
— Спасибо... К фронту?
Никто не ответил. Странный вопрос! Мы уже на фронте.
Вдруг шофер Морозов спросил:
— Чего же вы в хате своих ищете?
Лейтенант внимательно посмотрел на Морозова:
— Погреться зашел... А летчики сейчас всюду. Против «мессеров» нам не устоять.
Я обозлился.
— С таким настроением фронта не удержишь!
Мои слова не достигли цели. Лейтенант спросил с недоброй ухмылкой:
— А много прибыло вас... удерживать?
— Хватит! И паникеров нет.
И опять я не достиг цели. Словно не замечая моего резкого тона, лейтенант продолжал:
— Зря вы здесь остановились. У Германии отлично работает разведка: как только приходят наши войска, сразу же появляются самолеты...
— Вы что, пугать нас решили? Или у Гитлера агитатором служите? — взорвался я.
В глазах лейтенанта мелькнуло беспокойство:
— Говорю то, что есть... Не буду портить вам настроение, пойду искать своих. Спасибо за папиросу.
Взяв чемоданчик, он вышел.
— Откуда такие гады берутся? — возмутилась Павлюченкова.
— Таких в особый отдел направлять надо, — сердито заключила Петрушина. [66]
И как бы подводя итог этой встречи, престарелый хозяин сказал:
— Не нравится этот парень. Молодой, а глянь — уже надломился!
Морозова мы послали последить за странным летчиком, а сами расположились немного отдохнуть. Дежурная Аня Соболева убавила свет и заслонила лампу какой-то книгой. В избе стало сумрачно и тихо. Тишина воцарилась и на улице. Но не надолго. Вскоре на улице послышались громкие, возбужденные голоса. Торопливо накинув шинель, я пошел к двери. Навстречу мне перешагнули порог уже знакомый летчик, за ним Васютин с пистолетом в руке, Морозов и несколько бойцов.
Морозов, шедший незаметно за неизвестным, встретил работника особого отдела и рассказал ему о странном госте. Оба пошли по следу и задержали неизвестного летчика. У него под кителем советского лейтенанта оказался немецкий френч.
— Сволочь! — уже позже рассказал мне Васютин. — Сын белоэмигранта. Забросили к нам.