Стараясь ступать как можно тише, мы вернулись назад. Капитан Прудников, выслушав доклад Шестакова, приказал занять оборону за минным полем. Связные побежали в роты. Отправив их, комбат убавил фитиль керосиновой лампы, вызвал радиста и приказал связаться с командиром полка или майором Шперовым. Радист, раскрыв чемоданчик, забубнил в трубку:
— «Кама»! Я «Волга»!
Кухня все еще не приехала. Видно, даже Стехову не удалось ее протолкнуть.
Мы с Шаровым заглянули в медпункт. Там было тепло и уютно. Девушки хитровато поглядывали на стол. На нем лежал какой-то сверток. Павлюченкова открыла тайну: Морозов нашел в сенях большой кусок вареного мяса. Видно, хозяева в спешке забыли его. Вкусный запах искушал голодных людей. А хозяйская кошка с горящими глазами, выгибая спину, настойчиво мяукала. [79]
— Положите обратно, — проглатывая слюну, сказал военком.
Шура отрезала маленький кусочек и бросила кошке, затем аккуратно завернула находку в полотенце и вынесла в сени.
Вернулись к Прудникову. Дальнейшее произошло стремительно. Радист, волнуясь, протянул трубку комбату:
— Командир полка!
Прудников, пользуясь упрощенным кодом, доложил, что в лесу обнаружен противник.
На этот раз рация работала хорошо, даже нам был слышен голос майора:
— Следовать в Ямугу! На проходах оставить охрану и «маяки», пока не проследуют последние части!
— Перед нами противник! — повторил комбат.
— Вас понял, — отозвался майор Иванов. — Оставьте «маяки» на проходах! Там еще должны быть и наши части! Все!
— Есть! — коротко ответил Прудников и выключил рацию.
Холодное солнце тускло осветило дома. Роты быстро погрузились на автомашины и двинулись к Ленинградскому шоссе. Осталась только наша полуторка: застыл мотор. К избе подошла хозяйка с ребятишками. Увидев раскрытую дверь, всплеснула руками и запричитала:
— Да что же это творится?! Замок своротили!
Морозов слабо оправдывался, прокручивая мотор:
— Холодно было, мамаша...
Девочка-подросток смущенно тянула мать в избу.
На выезде из села нам помахали шапками сержанты Саховалер и Черний. Их отделения оставались для охраны проходов в минном поле.
Возле леса перед Ленинградским шоссе я приоткрыл дверцу кабины и посмотрел назад. Там, где мы ночью слышали немецкую речь, никого не было видно: вражеские танки быстро приближались к Вельмогово вовсе не оттуда, а с запада, со стороны Козлова. Открыв с ходу огонь из орудий и пулеметов, они отсекли от нас отделения Саховалера и Чернего. Справа и слева взметнулись разрывы снарядов.
Лесной дорогой батальон достиг шоссе, запруженное нашими войсками. Над ними висела вражеская авиация. Со стороны Завидово и Терехово по дороге била немецкая [80] артиллерия. На юго-западе — за Клином и в районе Солнечногорска — воздух содрогался от взрывов. Темными, густыми облаками вздымался дым. На мотоциклах и лошадях сновали делегаты связи 30-й армии. Сюда же отходили из Козлова и Городища части 16-й армии, чтобы сомкнуться с 30-й...
— Немцы расширяют прорыв, — сказал раненный в руку танкист, которого я посадил в машину. — Переправились через канал.
Это походило на правду, хотя верить услышанному не хотелось. И, словно отвечая моим горьким мыслям, танкист продолжал:
— Если в Клину не зацепимся — каюк. Солнечногорск не в счет: это, считай, Москва! Обязательно зацепиться надо!
Между тем слева за лесом и в Заболотье и еще ближе к шоссе — в Селевино и Борево все сильнее разгорался бой. И над Борщево, в котором мы ночевали первую ночь на фронте, поднималось зарево.
Прудников приказал оставить машины. Под бомбежкой двигаться на них стало невозможно. Роты пошли по обочине, держась ближе к лесу. А примерно через полчаса на нас неожиданно обрушились немцы. Пули зацокали об асфальт, отщипывали у деревьев кору, срезали ветки. Морозный воздух наполнился автоматным треском и удушливым запахом пороха.
Судя по всему, противник был где-то очень близко, но мы его не видели. Пришлось залечь. Сжав в руке маузер, я посмотрел на лежавших по соседству людей. Лица у них были напряжены и взволнованны. Шестаков и Лазнюк, немного приподнявшись, старались понять, откуда ведется огонь.