Пока охотники слушали Ганса, кафр, присев на четвереньки, не сводил глаз с реки. Внезапно он выпрямился и указал рукой на отмель, поросшую невысокими камышами. Все взгляды устремились в том направлении, и охотники заметили движение в камышах. Их стебли покачивались, ложились целыми пучками, ломаясь с легким треском, как бы под чьей-то тяжелой пятой. Отчего бы это? Вряд ли там пробирался какой-нибудь зверь – он даже в укромном уголке скользит легкой, крадущейся походкой.
Юные охотники решили выяснить, что там происходит. В полном молчании они двинулись к стене тростников, прячась в высокой траве и за кустами, чтобы не всполошить существо, находившееся там.
Приблизившись, они увидели в просветы редкой заросли пробиравшееся камышами крупное животное и в этом крупном темном животном узнали знакомого крокодила.
Но, может быть, это был другой крокодил, не тот, что утопил антилопу? Над этим вопросом им не пришлось ломать себе голову: приглядевшись, они различили и тушу антилопы, которую пресмыкающееся старалось вытащить из воды. Крокодил то подталкивал тушу рылом, то волок, вцепившись в нее зубами, то перекатывал ее по направлению к берегу могучими лапами.
Наши охотники в молчании наблюдали это мерзкое зрелище. Но у Толстого Виллема был в руках громобой, и, выждав момент, когда пресмыкающееся остановилось передохнуть, он нацелился ему в глазную впадину и угостил крокодила большой пулей.
Чудовище нырнуло в реку и ушло на дно, оставляя на волнах кровавый след. Но вот оно снова вынырнуло на поверхность, извиваясь в предсмертных судорогах; то верхняя половина его туловища показывалась над водой, то длинный хвост. Так некоторое время бился он в агонии, но мало-помалу затих и камнем пошел ко дну.
Черныш и Конго устремились в камыши и, забрав тушу антилопы, несколько изуродованную зубами убийцы, с торжествующим видом принесли ее в лагерь.
Глава 41. ЦЕСАРКА
Черныш и Конго поужинали жарким из водяной антилопы, блюдом отнюдь не лакомым, но юношам досталось кое-что получше: жареная дичь, да еще самая изысканная, ничуть не уступающая куропатке или тетереву, – цесарка.
Цесарка – птица, известная с незапамятных времен и нередко упоминаемая в произведениях древних авторов. Описывать ее незачем. Всем знакомо красивое жемчужное оперение этой птицы, за которое ее и стали называть жемчужной курицей. Цесарка – уроженка Африки, хотя теперь она приручена и во всех странах мира стала самой обычной обитательницей птичников. В Соединенных Штатах Америки, главным образом на юге, где климат особенно ей подходит, цесарка – или гвинейский цыпленок, как ее там называют, – очень ценится, и ее разводят не только на убой, но и на племя; мясо ее цыплят куда нежнее и тоньше на вкус, чем у обыкновенного цыпленка.
На большей части Вест-Индских островов цесарка, тоже завезенная туда из Африки, одичала, и в лесах Ямайки на нее охотятся, как на всякую другую дичь. На этих островах она размножается так быстро, что превратилась в настоящий бич плантаторов, и там за ней чаще всего охотятся не для того, чтобы подать ее на стол, а просто для истребления.
Цесарка водится во всех уголках Африки, своей родины, и притом в нескольких разновидностях, хотя чаще всего встречается обычная цесарка, которая и в диком виде мало чем отлична от своих ручных сородичей; у последних только меняется окраска – перышки их становятся куда беднее синими крапинками, а то и совсем их теряют. Впрочем, так случилось со всеми прирученными птицами – с индюками, утками, гусями и другими обитателями наших ферм; даже и предоставленная сама себе природа нередко шутит подобным образом, и мы не знаем ни одного зверя или птицы, у которых не появлялись бы иногда альбиносы.
Нам известно, что, кроме обычной гвинейской курицы, в южных областях Африканского континента распространена другая разновидность – хохлатая цесарка. Она меньше обычной цесарки, отличаясь от нее и в других отношениях. Оперение ее более густого синего цвета, хотя, так же как у ее сородича, украшено крапинками: на каждом перышке от четырех до шести крапинок. Светло-коричневый ствол пера и белоснежные каемки перьев красиво оттеняют общую окраску птицы.
Самое большое различие между этими двумя разновидностями – в строении темени и щек. Как известно, над клювом обыкновенной цесарки поднимается своеобразный мозолистый нарост, напоминающий шлем, а под клювом висят две мясистые серьги; подобных особенностей нет у хохлатой цесарки; вместо твердого гребня темя этой птицы украшено хохолком из легких развевающихся синевато-черных перьев, очень идущих этой нарядной птице.
Цесарки – птицы общественные, нередко летающие крупными стаями. Чаще всего они держатся на земле, но, если их вспугнуть, вспархивают на дерево и усаживаются на ветвях. Кормятся они семенами, ягодами и слизняками.
Как раз когда юноши обсуждали, чем бы им поужинать, стайка этих великолепных хохлатых созданий с громким щебетом слетелась на открытый луг, где находился их лагерь. Конечно, юные охотники сразу схватились за ружья.
Подстрелить диких цесарок – дело нелегкое. Летуны они неважные и, даже преследуемые, не поднимаются в воздух, разве что гончая или другое быстроногое животное уже настигает их. Но пешему охотнику их не нагнать – по ровному месту они бегают очень быстро. Вдобавок они очень пугливы. Все это делает охоту на них довольно трудной. Однако существует один способ охоты, который всегда себя оправдывает: их травят собакой, как зайцев, кроликов и вообще всех небольших зверьков; быстроногая гончая, конечно, с легкостью настигает дичь, и той приходится встать на крыло. Но долго летать ей не по вкусу, и вскоре она снова опускается вниз или вспархивает на дерево; хорошо натасканная гончая бросается к дереву и лает до тех пор, пока не подойдет охотник. Птица, сидя на дереве, ничуть не боится собаки – она знает, что сколько собака не гавкай, а на дерево ей не влезть, – но лай отвлекает ее внимание от приближающегося охотника, и тот может спокойно подойти и не спеша прицелиться.
Этот способ был известен нашим охотникам. Они взяли с собой хорошо натасканную гончую и начали травлю, предвкушая вкусную дичь на ужин.
Они охотились не напрасно. Птицу вскоре удалось вспугнуть и загнать на дерево. Лай гончей привел охотников к самому берегу реки, где на макушке жирафьей акации засела дичь. Их выстрелы не пропали зря, и охотники принесли в лагерь семь цесарок, обеспечив себе знатный ужин, да еще и завтрак на следующий день.
Этот уголок, казалось, был облюбован крылатым племенем. Находясь здесь, охотники наблюдали множество занимательных разновидностей птиц. Окрестности были богаты диковинными растениями, семена которых шли птицам в корм, а у реки вились тучи мошек и насекомых – добыча для бесчисленных сорокопутов и прочих птиц этого семейства.
Ганс указал своим спутникам на своеобразную птичку, порхавшую над лугом и временами выводившую трель, похожую на слово «эдолио». Отсюда и пошло название птицы, точно так же как кукушка приобрела свое имя от кукования.
Южноафриканская птица эдолио – тоже кукушка; кое-чем она отличается от нашей кукушки, но во многом ей родственна: ей, в частности, присуща та же тунеядная повадка подкидывать свои яйца в чужие гнезда.
Однако в истории эдолио больше занимательного, чем у его европейских родичей.
Южноафриканские буры, люди простые, считают, что есть такая птица новогодка, которой они приписывают всякие необыкновенные качества. Они утверждают, что новогодка появляется только в самом начале года и, когда она голодная, принимается пищать: на писк ее слетаются птички со всей окрестности, неся ей корм в клюве.