В. Северин принимает поздравления по завершении испытаний.
— Видимо, это не единственное приключение в вашей работе?
— Бывает всякое. Однажды, например, я чуть… не утонул. Это было 12 апреля — как раз в День космонавтики. Кое-где в полях еще снег лежал. А мы полетели на очередные испытания. Катапультировался я нормально — как-никак у меня только официальных прыжков под 1000, но последние лет 15 многие из них я даже не записывал в книжку парашютиста. Так что за прыжок я особо не волновался.
Но вот когда приблизился к земле, то с высоты метров в 400 понял, что огромная лужа в чистом поле — моя. Минуть мне ее никак не удасться — дотянуть до ее края высоты уже не хватит. Так и вышло. Я окунулся с головою, а там глубина метра три. И в полном зимнем снаряжении, которое тут же намокло и потянуло меня вниз, мне бы никак не выплыть…
Спасло меня то, что в самый последний момент сообразил… нарушить инструкцию. Согласно ей, я должен был перед приводнением отстегнуть парашют. И это правильно, потому что купол может накрыть парашютиста — и окажешься ты под ним, как рыба в сети. Но я успел заметить, что парашют относит на берег и он там наверняка зацепится за кусты. И я по стропам выбрался на берег.
— В каких еще испытаниях вам приходилось принимать участие?
— Самое интересное для меня — это катапультирование. Но бывают и другие испытания. Однажды мы трое суток парились в термокамере, имитируя выживание в пустыне. Вот тогда я понял, что за глоток воды можно убить человека. У одного из нас еще оставалась на второй день вода во фляжке, и он так вкусно ее пил, что я не выдержал. «Делай это тихо, — говорю, — а то плохо будет»…
Был еще случай, когда я чуть не лопнул. В барокамере на условной высоте в 100 км у меня порвался скафандр. Началась утечка воздуха. Но быстро «спустить» меня с такой высоты — то есть поднять давление в камере до атмосферного — было нельзя; я мог погибнуть от кессонной болезни. Стало быть, нужно было выдерживать режим спуска по специальной циклограмме. И эти минуты мне годами показались. У меня пульс до 220 подскочил. А когда открыли люк барокамеры, оказалось, что в баллонах у меня уже совсем нет воздуха.
А еще однажды мы испытывали новую кислородную маску для летчиков на высоте 25 км. При этом имитировали взрывную декомпрессию, дескать, разбился фонарь кабины, а за бортом температура минус 50 градусов. При этом тут же, как потом выяснилось, замерз клапан кислородной системы, и мне осталось лишь 250 кубиков воздуха непосредственно под маской. Я даю команду «спускайте», но при этом опять-таки нельзя резко повышать давление в барокамере, чтобы барабанные перепонки целыми остались. И вот я дышал, чем мог, долгих 5 минут.
Серьезный разговор отца с сыном.
Испытания, кстати, показывают возможности не только экспериментальной техники, но и самого испытателя. В экстремальных условиях у человека просыпаются необычайные способности. Во-первых, мозги работают в 100 раз быстрей. Вот, например, у меня однажды не раскрылся парашют на высоте 900 м до земли. Падать оставалось 20 секунд. Но это же время!.. За эти секунды вспоминаешь все инструкции, определяешь, что надо сделать. И я сообразил, в чем дело.
Меня чуть не погубила собственная лень. По инструкции надо парашют переукладывать раз в месяц. А я почти год ранец не трогал, и купол за это время как бы спрессовался. И я чувствую, что ранец на спине открылся, а купол не расправляется. И тогда я стал крутиться в воздушном потоке, чтобы купол ветром посильнее обдуло. И на высоте около 100 м, когда я стал, кажется, различать отдельные травинки на земле, купол заполнился. А я уж собрался было запасной парашют открывать…
Но если бы одновременно начали наполнять основной и запасной купола, стропы их могли бы перехлестнуться, и тогда уж точно ничего хорошего меня не ждало. Так что инструкции все-таки без чрезвычайной нужды нарушать не стоит.
— Какое дело вы считаете главным в своей жизни?
— Участие в программе испытания катапультных кресел. Отец мой, как известно, вместе со своими коллегами разработал уникальное катапультное кресло К-36, которое заслуженно считается лучшим в мире. Но его доводка стоила нам всем немало крови и нервов. Поначалу его испытания пошли неудачно, погиб человек, и спасибо огромное испытателю, Герою Советского Союза Олегу Хомутову, который сумел доказать, что дело не в кресле.
Теперь оно стоит практически на всех военных самолетах нашей страны и ряда зарубежных государств.