Напротив Гримани сидел его достопочтенный гость, господин Генрих Вазер, на этот раз с омраченным заботой лицом. Он не был расположен вторить хозяину, в своей беседе изящно и остроумно скользившему поверх обыденности; он даже забыл подвинуть стул с высокой спинкой так, чтобы соблазнительное божество оказалось позади, чего до сих пор не упускал ни разу, ибо гибкая фигура с символом победы — яблоком Париса в руке — каждое утро будила в нем досаду и грусть. Она как будто и напоминала его рано умершую молодую жену, и в то же время сколь отлично было это воплощение соблазна от незабвенной, покойницы! Зеркало ее души ни разу не замутил налет сладострастия, и малейшее отклонение от благонравной скромности решительно претило ей.
Но сегодня богиня не смущала его, он даже не обратил на нее внимания. Он всячески старался навести разговор на своего друга Иенача и при этом боялся, что искушенный в светской беседе Гримани играючи собьет его с основной темы и будет водить вокруг да около.
По старой цюрихской привычке Вазер уже совершил сегодня рано утром короткую прогулку, изощряя в сухопутных и водных лабиринтах города лагун свою незаурядную способность ориентироваться. Сперва он заглянул на площадь Святого Марка, всякий раз поражавшую его своим суетным роскошеством, а затем, проявив завидную сметливость, пробрался через узкую и шумливую Мерчерию на Риальто. Оттуда с высоты моста он внимательным взглядом окинул кипучую и хлопотливую жизнь владычицы морей. Вдруг ему взбрело в голову спуститься по соседству на рыбный базар и посмотреть на диковинных морских чудовищ, которых как раз там выгружали. При этом его взгляд упал на дворец, где жил герцог Роган, и ему захотелось повидать друга юности, с которым он вчера дважды встретился мимоходом, чтобы участливо расспросить о его похождениях и мытарствах.
Не сомневаясь, что в герцогском дворце известно, где обитает Иенач и даже надеясь застать там его самого, Вазер сделал знак гондольеру, несколькими взмахами весел доставившему его к причалу дворца. Слуги сообщили ему, что Иенача во дворце нет, а герцог занят; тогда он велел доложить о себе герцогине.
Высокородная дама возбужденно, красочно, но крайне сбивчиво живописала ему вчерашние события, уснащая свой рассказ намеками на злой рок, тяготеющий над его другом, чем не на шутку смутила и обеспокоила рассудительного Вазера. Факелом своего богатого воображения она отнюдь не рассеяла мрак, окутывавший сцену ареста; тем не менее смышленый Вазер сразу смекнул, что Иенач находится во власти самого провведиторе. В этом он не усомнился ни на секунду, припомнив, как накануне, за столом у герцога, Гримани, великий мастер лицемерия, с нарочитым безразличием вскользь упомянул о самовольном возвращении граубюнденца, хотя при других обстоятельствах, конечно, строго осудил бы столь злостное нарушение дисциплины.
Вазер поспешил домой, и вот сейчас он пытался выведать у непроницаемого венецианца, чем провинился Иенач и что его ждет.
Гримани был в отличнейшем расположении духа, он вспоминал забавные путевые приключения, рассказывал о Лондоне и о дворе Якова I, куда несколько лет тому назад был послан с дипломатической миссией, и нарисовал презанятный образ короля, чудаковатого педанта, но — поспешил он добавить — отнюдь не дурачка. Весьма лестно отозвался он о своем кратком пребывании в цюрихском доме Вазера, царящая там патриархальная простота и благочестивая скромность подействовали на него как бальзам после шумного и распутного Лондона. Отсюда он перешел на своеобычие Швейцарской федерации и ее роль в европейской политике. Он заранее поздравил цюрихского гражданина с тем, что долгожданный мир, без сомнения, принесет их маленькой стране государственную независимость, скрепленную прочными договорами.
— Правда, на такое положение в мире, которое предсказывал вам Никколо Макиавелли, у вас надежд мало, — с усмешкой заметил он, — зато у вас есть собственный домашний очаг и скромное, но образцовое хозяйство, из которого и великие державы многое могли бы почерпнуть.
Вазер, тихонько покачав головой, заметил, что эти радужные итоги имеют и теневые стороны; так, ему лично тягостно сознавать себя отторгнутым от протестантской Германии; а венецианский правитель, в свою очередь, сочувственно кивнул и заметил, что государственная независимость — дело хорошее, обладая ею, даже территориально малые державы могут оказывать известное влияние вовне, — разумеется, при наличии политических талантов, а их-то и следует развивать, не щадя трудов; но, чтобы вершить судьбы мира, нужна национальная мощь, которой ныне обладает Франция, объединенная своим гениальным кардиналом. Он, Гримани, неоднократно пытался уяснить себе, в чем же существо этого величия, куда уходит оно корнями, и пришел вот к какому неожиданному выводу: на его взгляд, эта материальная мощь зиждется на мощи чисто духовной, без коей она рано или поздно должна сгинуть, как тело, лишенное души, и самым ярким высшим выражением этой скрытой творческой силы, по его понятию, является родная речь и культура.