Тысяцкий Георгий Симонович понял эти слова как одобрение.
Радостно было Юрию и страшно: ломался привычный расклад, многие не одобрят. А как же без батюшкиного благословения? Привык совета спрашивать, а ныне в обход, тайком?
Вдруг явился перед глазами отец, недоступный человеческим слабостям, жертвенно верный княжескому делу, несудимый и недоступный.
Пожалуй, только многоопытный тысяцкий мог развеять это белоснежно-недоступное видение, и он сделал это, превзойдя ловкостью самого себя.
Доверительно склонившись к Юрию, тысяцкий заговорил обыденно, приземлённо, как о простом человеке:
- Ростовскую пользу ты уяснил, княже. Поговорим о пользе переяславской. Святополк в Киеве не вечен. Рано ли, поздно ли, но схлестнётся Владимир Всеволодович Мономах в усобице за великое княжение с черниговскими князьями. А тут уже загодя сильная крепость срублена, черниговским князьям со спины угрожает. Польза для переяславского князя? Ещё какая польза!
Юрий качнул головой, соглашаясь.
- И ещё скажу, — будто в нерешительности помедлил Георгий Симонович. - Честолюбив твой батюшка Владимир Всеволодович. Не упускает случая над другими князьями возвыситься. С новым градом-то как? Немногие помнят, что град на Клязьме-реке заложил Владимир Святой, Первокреститель, и имя своё граду дал. Поболе ста лет прошло, в забросе град Владимир оказался, обветшал, и забыли люди, от кого он пошёл есть. А как заново отстроит Владимир Всеволодович Мономах град на Клязьме-реке, свяжут люди град с его, Мономаховым, именем. Так старцы-прорицатели прикидывают, но вслух не говорят...
Неуютно как-то стало Юрию, неловко, будто тайком подглядел в замочную скважину нечто такое, что и знать ему невместно. Приоткрыл Георгий Симонович земные слабости, извинительные для других мужей, но никак не совмещавшиеся в его сознании с образом отца. Только ли о его, Юрия, княжестве радеет отец? А может, Ростов Мономаховым делам только в подспорье?
Двоились мысли Юрия, сплетались клубком.
Складывалось, отвердевало в голове Юрия: не было и нет на Руси одной правды, иначе не воевали бы друг с другом братья-князья. Юрий чувствовал в словах Георгия Симоновича свою, ростовскую правду, и эта правда оказывалась для него ближе и понятнее, чем другие. Юрий вдруг понял, что расходятся его дороги с отцом, и это тревожило. Но ещё больше встревожило его возможное отчуждение от ростовских мужей, от земли, которую он изъездил вдоль и поперёк, узнал и полюбил. А отчуждённость наступит неизбежно, если Юрий будет покорно следовать за отцовским конём. Недаром же воевода Непейца, бояре и мужи так неохотно собираются в полки, если Мономах требует их в дальние походы, воевать чужие города и земли, добывать славу то Переяславлю, то Киеву...
Ещё не зная, на что решиться, ещё сопротивляясь мягкому давлению тысяцкого, Юрий спросил задиристо:
- А строение градное — в заброс?
Внутренне торжествуя (поддаётся княжич, поддаётся!), тысяцкий говорил спокойно и рассудительно:
- К чему благое дело - да в заброс? Сей град в своё время и Ростовской земле понадобится. Пусть людишки с лопатами на валах суетятся. Пусть переяславские и киевские мастера стены храма выкладывают — сие Земле во славу. С вотчин уроки не снимай, токмо людей и подвод помене требуй. А колья, что велел Владимир Всеволодович на валах позабивать, пусть так и стоят, град обозначая. По Мономахову слову всё вершить будем, но - в мочь силы ростовской.
И улыбнулся ободряюще:
- Обойдётся!
Юрий молча вышел из горенки, Георгия Симоновича с собой не позвал.
Но не возразил же Юрий! Не топнул гневно каблучком!
Догадливому тысяцкому этого было довольно.
Юрий спустился в свою горницу, остановился задумчиво у окна. Безлюдна улица, скучна. Над покатыми крышами поднимались струйки дыма. Понятно, время обеденное, люди больше по избам сидят, но всё же неуютным показался город после вчерашней суетни. Своего слова не успел сказать Юрий, только подумал — а всё остановилось.
Заглянул в дверь Тишка - звать к обеду.
Юрий отхлебнул ложку-другую стерляжьей ухи. Уха не понравилась: не по летнему знойному времени жирная, невпроворот густая. Пожевал пирожок с печёнкой, рублеными яйцами и зелёным лучком. Не идёт готовизна, естество не принимает. Но холодный квас с хреном пил долго и жадно. Дворецкий Дичок, сын Борщов, расплылся улыбкой: хоть чем-то угодил князю! Может, ещё чего пожелает? Но князь только произнёс коротко:
— Кликни Василия, пусть седлает коней.
А холоп Тишка уже с рубахой нарядной, выездной подбегает, красные сапожки натягивает, княжескую шапку с горностаевой опушкой подаёт. Хоть и жара на дворе, а простоволосым князю на людях показываться неприлично. Проворен Тишка, смышлён, старателен. Но Юрий усердия отрока будто и не замечает. Смутно, неспокойно у князя на душе.