«И чего ты радуешься, Веруська? — думает мать. — Словно не знаешь, что вот уже два месяца от тебя нет писем…»
Устало опустившись на табурет, Клавдия Лукьяновна долго сидит не раздеваясь. В комнате холодно. Муж, очевидно, опять не ночевал дома. Все время на заводе, война ведь.
Отдохнув немного, Клавдия Лукьяновна принимается растапливать железную печурку. Согревшись, она снимает пальто, повязывает передник и начинает хлопотать по хозяйству.
Это была еще не старая худенькая женщина, из тех, кого у нас по-хорошему называют хлопотуньями и чистюлями. Темные волосы гладко причесаны и собраны на затылке в тугой узел. Серые глаза ее, очевидно, в молодости были голубыми, как и у дочери, но, видно, время и постоянная тревога последних лет наполнили их скорбью и затаенной грустью.
В дверь тихо постучали.
— Войдите! — поспешно отозвалась Клавдия Лукьяновна, все это время жившая в тревожном ожидании.
На пороге показалась девочка-почтальон. На ней был большой полушубок и мохнатый, все время сползавший на глаза треух. Торопливо порывшись во множестве отделений своей уже опустевшей сумки, девочка достала прямоугольный конверт и несмело протянула его Клавдии Лукьяновне.
Предчувствие беды сжало сердце матери. Ведь Вера всегда присылала ей письма, сложенные солдатским треугольником. А тут еще и незнакомый почерк на конверте…
— А вы не волнуйтесь, тетя, — испуганно пролепетала девочка, заметив, как мертвенная бледность залила лицо Клавдии Лукьяновны. — Может, там хорошие вести? Вот я вчера принесла такое же письмо Семеновым, что напротив живут. Те так перепугались! А в письме была благодарность командования. За их сына, Николая. Он теперь герой, разведчик! Даже «языка» привел…
Девочка еще о чем-то говорила, говорила, боясь остановиться. И в то же время ее быстрые глазенки следили за руками Клавдии Лукьяновны. Вот она осторожно надорвала конверт и достала небольшой листок, отпечатанный на пишущей машинке…
И хотя письмо начиналось теплыми, задушевными словами командира, далее шло страшное:
«…Ваша дочь, Волошина Вера Даниловна, пропала без вести при выполнении боевого задания в тылу врага».
В глазах матери потемнело, тупая боль сжала сердце, а потом сразу стало темно и тихо, словно она провалилась в бездну…
Очнулась уже в постели. Возле был врач, встревоженные соседи. Вызвали с работы мужа. Сидел он чуть поодаль, на табуретке, устало положив большие кисти рук на колени. И ему, как и матери утром, все так же радостно улыбалась с фотографии Вера…
А маленькой вестницы несчастья уже нет в доме. Она идет с опустевшей сумкой по улице и безутешно плачет. Слезы текут по щекам и тут же замерзают тоненькими ледяными дорожками.
Не плачь, глупая! Что поделаешь, если тебе выпала такая незавидная доля — приносить в дом людям не только радость, но и горе? И трудно сказать, что чаще. Ведь уже который день идет война, тяжелая и беспощадная…
Может, не одолела бы Клавдия Лукьяновна свалившееся на нее горе, если бы не люди, окружавшие ее, да работа, которая требовала так много душевных сил.
Уже несколько часов спустя после тяжелого известия ей надо было идти на дежурство в детскую консультацию. Там ее, старшую медсестру, ждали дети. И какое им дело до того, что сейчас война, на которой каждый день погибают люди, их отцы и старшие братья… Всю горечь утраты они поймут потом, повзрослев. А сейчас, несмышленые, они улыбаются, что-то лопочут на своем наречии и тянут ручонки к этой женщине с добрыми и грустными глазами.
Вот эти детские ручонки и поддержали в трудную минуту, а доверчивые глаза малышей, казалось, заглядывали в самую глубину души, не давая ей окаменеть, ожесточиться. Она, Клавдия Лукьяновна, нужна была им, потому что жизнь вопреки всему продолжалась!
Так возле чужих детей и не остыло сердце матери. Только как-то сразу, за одну ночь, она поседела, а в глазах навсегда застыли скорбь и недоумение. Она никак не могла примириться с мыслью, что ее Веруськи уже нет среди живых. «Может, вернется еще?» — думала она и каждый день, возвращаясь с работы, с волнением всматривалась в темноту улицы — не горит ли и в ее окне свет? Чем ближе к дому, тем торопливее шаги и чаще стучит сердце. А думы, беспокойные думы бегут еще быстрее. Может, Вера нежданно-негаданно вернулась с дальней дороги, и стоит только переступить порог, как она, ее девочка, возмужавшая и повзрослевшая, бросится к ней навстречу…
А потом они будут долго сидеть обнявшись, и Вера, как в детстве, прижмется головкой к коленям матери и, запрокинув лицо вверх, будет смотреть на нее счастливыми, немного лукавыми глазами…