— Сейчас покажу вам ситуацию, в которой каждый из вас может очутиться.
Да, это не мелок и даже не ручка в ладони инструктора, надежной стеной и опорой летящего за тобой на «спарке».
Самолет взлетел, стоящие внизу подняли головы в ожидании, чему будет учить Николай Константинович. Вот наконец от машины отделился темный комочек. Никитин! Комочек приближался, все больше превращаясь в человека, который падал плашмя, раскинув в стороны руки и ноги. Наверно, он уже выдернул кольцо — пора! Но парашют почему-то не вышел, хотя ранец раскрылся. Николай Константинович падал все стремительнее, неотвратимее. «Запасной! Запасной!» — хотел крикнуть Юрий, чувствуя, как немеет от ожидаемой беды. И, словно услышав его, парашютист прижал одну руку, отчего положение тела сразу же изменилось и шелковый купол вспыхнул, вздулся на самой критической высоте над землей.
Через несколько минут Николай Константинович подошел к летчикам.
— Ну что, напугал? Явление, которое сейчас я вам показывал, называется затенением. Бывает, что купол не выходит из чехла, потому что при падении воздух над телом разрежается. Какой выход? Надо немедленно менять положение тела…
Ну как не зауважать такого, который учит падать, вернее, приземляться, сам себе создает аварийную ситуацию, рискуя жизнью?
И вот уже Юрий стоял у проема люка, гудевшего вихревым потоком, вглядывался в расчерченную прямоугольниками землю, казавшуюся под сизой дымкой дном необъятного океана. Прямоугольники уменьшались — высота увеличивалась, и сердце замирало при одной только мысли, что он не только ринется в этот смерч, но должен пролететь в нем, не раскрывая парашюта, десять, пятнадцать, а если сможет, то и тридцать секунд. Счет надо вести про себя, чтобы на произношение одного числа уходила ровно одна секунда. Можно начинать со ста двадцати одного, как это рекомендовал Никитин, и закончить ста тридцатью…
На земле, когда тренировался со стрелкой секундомера, получалось точно. Но в воздухе другие ощущения. Впрочем, об этом не надо думать, сейчас главное — сжаться в комок, сосредоточиться, а потом, когда камнем ринешься вниз и ветер засвистит в ушах, не забыть прогнуться, разбросать в стороны руки и ноги и как бы лечь на это шумящее марево. Николай Константинович дотрагивался до плеча: «Пошел!» Юрий шагнул вперед. Кажется, что это не он, а кто-то другой отсчитывает секунды падения, которые растягиваются в вечность. Почему все замедлилось. Он парит? Пора выдергивать кольцо? Нет, еще рано. Можно даже оглядеться — вон купол, под которым приземляется товарищ, прыгнувший раньше, и впрямь, покачивается как медуза. Пора, теперь пора! И вдруг его будто кто-то схватывает невидимыми лапищами, увлекает к земле, ввинчивает в воздух с такой силой, что голова наливается свинцом, в глазах появляется резь, и ты уже совершенно беспомощный, маленький человечек во власти чудовища. На языке парашютистов оно называется штопором. Ни в коем случае не дать себе расслабиться, не растеряться, удержать раскинутые в стороны руки и ноги, падать плашмя. Кажется, все-таки пересилил дьявольскую круговерть, пронзил этот страшный круг, снова ровный высвист веселого доброго неба, хлопок парашюта, и теперь уже не тянет тебя к земле, а удерживает от губительного падения, замедляет полет. Здравствуй, земля! Ноги словно целуют ее, и сейчас упасть, повалиться в сторону, на бок, и отдаться непередаваемому ощущению, что ты жив, что ты невредим, что ты победил. И обнять дорогого, любимого Николая Константиновича.
Он учил их приземляться и приводняться, приговаривая при этом вполне серьезно: «Желающих могу проинструктировать, как прилуняться и примарсианиваться».
Какой-нибудь остряк тут же подхватывал:
— А привенериваться можете научить?
— Это вы отлично умеете и без меня, — отвечал Николай Константинович, становясь сразу строгим. — Начнем готовиться к прыжкам ночью.
Их научили приземляться с «затяжкой» ночью, на воду. Сроднившись с надволжским небом, зная, что уже подготовлены по инструкторской программе, они и не подозревали о главном: за каждым их шагом по воздуху и по земле следят десятки людей — инструкторы парашютного спорта, врачи и психологи. Однажды Юрию доверительно показали запись в одном из дневников, и он удивился точности, скрупулезности наблюдений. Специалист зафиксировал, как менялось эмоциональное состояние Алексея Леонова.
«1-й день. На старте после надевания парашюта появилась умеренная бледность лица. Несколько заторможен, движения скованы. Мимика и пантомимика очень невыразительны, что ему совсем несвойственно. После прыжка несколько оживлен, но все же чувствуется некоторая заторможенность…
21-й день. Совершил прыжок с задержкой раскрытия парашюта на пятьдесят секунд. Перед стартом собран, сосредоточен. В свободном падении хорошо владел своим телом. Раскрыл парашют через 50,8 секунды. Несмотря на то что был достаточно сильный ветер, управлял парашютом правильно и уверенно. После прыжка был радостным, улыбался, много шутил».
На одной из страничек мелькнуло «Ю. А. Гагарин», но Юрий тут же ее закрыл — это все равно что читать о себе служебную характеристику. Да и он — разве сравнит свой первый прыжок с сороковым?
Читая запись о друге, Юрий открыл для себя другое: их тренировали не ради того, чтобы на кителе под крылатой эмблемой летчика они с гордостью прикрепили значки инструкторов-парашютистов. Им помогали превозмочь то, что предвидел Циолковский, — «боязнь пространства», страх перед бездной, которая в космическом полете может ужаснуть человека не только снизу, но и со всех сторон.
Важно было самому осмотреться у «первых врат».
«Боязнь высоты у человека врожденная, — рассуждал Юрий. — Она унаследована от далеких предков. Это чувство знакомо всем. Когда смотришь вниз с обрыва, с крыши дома, не огражденной перилами, появляется чувство страха… Физиологический механизм этой реакции таков. Восприятие высоты служит своеобразным сигналом опасности… Биологический смысл реакции человека, оказавшегося на краю бездны, заключается в максимальном снижении активности организма. Ведь малейшее неосторожное движение может привести к потере опоры и падению… До появления летательных аппаратов люди никогда не наблюдали земную поверхность с такой высоты, и поэтому она воспринимается более абстрактно, кажется менее угрожающей, чем та, с которой падали предки человека».
Он наблюдал за собой, анализировал:
«При командах «Приготовиться!» и «Пошел!» напряжение достигает высшей точки. Именно в этот момент необходимо максимальное волевое усилие, чтобы преодолеть врожденный страх… Слово — сильнейшее средство воздействия на мысль, чувство, желания людей, на их поведение…»
Они вернулись в Москву 15 мая, а на следующий день прямо с зарядки побежали в киоск за газетами, опубликовавшими сообщение ТАСС о запуске космического корабля на орбиту спутника Земли. Это был действительно корабль — более четырех с половиной тонн весом.
«Запуск предназначен для отработки и проверки систем корабля-спутника, обеспечивающих его безопасный полет и управление полетом, возвращение на Землю и необходимые условия для человека в полете».
Радость омрачилась бедой, заглянувшей в их дом. Валя ходила заплаканная, слезы не успевали высыхать. Перед отлетом Юрия на тренировочные прыжки она уехала в Оренбург к больному отцу. Помочь ничем не смогла. Похоронила его и вернулась. Значит, в один из дней, когда Юрий парил в саратовском весеннем небе, умер Иван Степанович?
— Ты почему не дала телеграмму? — укорил жену Юрий.
Зарыдав, Валя уткнулась ему в грудь, обвила горячей рукой.
— Не хотела тебя тревожить, Юра. Ты же там прыгал. Расстроишься, и еще беда…
Леночка посапывала в кроватке, потеряв последние силенки в дороге. За окном горели огни Москвы, запах сирени вливался в комнату. «Как много еще кругов надо пройти, — вдруг с тревогой подумал Юрий. — Кругов земных и небесных. У Вали случилось несчастье в то время, когда их учили смелости. Учили герои. А кто научил ее мужеству? И разве она не давала ему пример, не благословляла в неведомый путь?»
Константин Эдуардович Циолковский предупреждал: человека, преодолевающего притяжение Земли, может расплющить в лепешку о заднюю стену кабины корабля. Как защитить космонавта от действия ускорений? Тот же Константин Эдуардович — и Гагарин это отлично знал — высказал идею: чтобы уберечь живой организм, нужно погрузить его в жидкость.