возь пальцы. Офицер боролся со своим непониманием привычным способом. Но я был сильнее, чем казался и научился быть выше чужой слабости. Опершись на здоровую руку, я опять поднялся, и опять моя боль ослепила боевиков. Эти высокомерные люди не способны были выдержать и доли тех чувств, которым подвергали других, и даже на пути отмщения предпочитали не воспринимать причиняемый ими вред, что делало их месть ненасытной. На этот раз я намеревался разбудить в них все те страдания, которые они причинили кому-либо в своих жизнях, чтобы сделать их такими же просветлёнными, как я сам. Но встроенное в моё солнечное сплетение видеоустройство неожиданно распустило щупальца - и предел моей выносливости начал снижаться... Всё плыло перед глазами. Военные лежали клубками на полу, обнимая руками головы. Их ауры пульсировали яркой болью. Кто-то что-то кричал. Только двое из них остались на ногах: офицер, чьё искупление «соскочило» на подчинённых и людей, склонившихся в лице его беспредела, и ещё одна актриса, сержант с ненавидящим взглядом и красивой, как крыло махаона, душой. Офицер обронил своё оружие - руки его заметно дрожали. - Убрать... Убить его... - невнятно сипел он. Но испуганные военные были небоеспособны. Они больше не желали ещё кому-то навредить, чтобы ещё больше не усугубить своё психическое состояние. - У нас был приказ брать живыми журналистов. - Осевшим голосом ответила актриса. - Ты что одурела?! Мы не застали здесь журналистов. Я приказываю... - Он о чём-то задумался. - Так. Убрать его отсюда, от греха подальше. Меня оттащили в подвал и бросили истекать кровью. Но, по крайней мере, все люди остались живы - значит, моя роль была сыграна достойно. И впервые за последние пять лет я попытался простить себе когда-то содеянное ради выживания... II Но этот иглокожий агент в моём солнечном сплетении, искажавший чувства и информацию, был определённо лишним. Я не верю в Рай или Ад, но одно было очевидно: душа не сможет покинуть плоть даже в посмертии, если не избавиться от беса. Мне нужна была помощь. И шёл я всю ночь по бессонным, объятым тревогой, улицам и, когда небо наполнилось глубоким сиянием, увидел купола православного храма, что возвышались над изувеченным городом. И я понял, что весь тот город уподобился судьбе самого Спасителя, распятого за принятые идеалы, и не найти мне святыни более сильной, чем это место. Когда колокольный бой огласил новый рассвет, тяжёлые створки двери распахнулись для прихожан. И, прикрывая рукой дырку от пули, я поднялся в просторное помещение. Свежий утренний воздух сменился ароматом пионов и ладана. В кристально чистом фоне выделялись только синеватые ауры иконописцев, исходящие от каждой реликвии. Здесь я почувствовал себя в безопасности, ведь в храме запрещены фото и видеозапись. Посетителей ещё не было, только седой священнослужитель ожидал около подставки со святым писанием. - Ты явился исповедаться? - спросил Батюшка. Я кивнул. Видеокамера в моей грудной клетке ожила и начала нервно шевелиться. - Мне не хватает сил пройти испытание. Никак не избавлюсь от беса. - Это не твоё испытание. - Строго ответил Батюшка - Ты не позволил другому человеку нести его крест. - Каюсь. Я счёл его слишком слабым и играю чужую роль в кино. - Твои святые покровители уже давно ждут тебя. Ты будешь избавлен от одержимости и принят ими. - Нет! Нет! Мне ещё рано умирать! Дайте мне больше времени - я почти у цели. - Не гневи Господа! - ответил Батюшка. - Время, отпущенное для прохождения твоего пути, истекло уже давно. Из-за этого душа твоя болеет - и восстановит её только покой и перерождение. Идём же, и не оглядывайся больше на мирские формальности! - Мне нужен ещё хотя бы час. Один земной час, чтобы завершить свою роль в последнем фильме... - Тебе даровано спасение, глупец! Но ты и сейчас можешь заслужить прощение своими деяниями. Избавься от одержимости, чтобы стать на путь искупления... Это будет стоить тебе жизни, ибо время твоё истекло, так или иначе, и в этом тленном мире не осталось ничего, что бы представляло для тебя ценность. - Да, в моей жизни совсем немного приятного: я оторванный от мира актёр без семьи и без возможности продолжить лечение. Пусть мой Режиссёр подлец, а Сценарист социопат, но никто не сказал, что мне не дано сыграть свою роль достойно. Я нужен зрителям и, по крайней мере, точно знаю, что мои ценности реальны, и не променяю их на благую неопределенность! С этими словами я схватил беса за тушку и хотел рывком выдернуть. Похожее на спрута, отродие выпустило шипы, расположенные вдоль каждого щупальца, с остервенением вцепившись в душу. Я свалился на пол и изо всех сил тянул из себя паразита. Звенящий крик моей души эхом прокатился по залу. Свечи на алтаре и подсвечниках разом вспыхнули и погасли. В моей голове звучали десятки голосов: самые разные сделки предлагались мне в унисон с угрозами и проклятиями. Затем, слышен был лишь, похожий на латынь, шёпот демона, когда его уродливое тельце стало поддаваться моим усилиям. И мой слух начал воспринимать молитвы Батюшки, его уверенный голос вселял веру, и фон в куполе храма наполнился белым сиянием - была открыта «вытяжка». Наконец, собрав все силы, я окончательно разворотил грудную клетку, и бесовское отродие поплыло предо мной в пространстве; помигав на прощание индикатором, оно «вознеслось» в чистилище... Ослепительным светом был охвачен весь зал. Заметив, что вокруг меня спускаются какие-то создания, я поднялся на колени и перекрестил свою разорванную душу. - Итак, твоё решение? - Услышал я голос Батюшки. - Простите меня... Я живой ещё... Вы обещали простить меня... Батюшка возложил руки мне на чело - и мои грехи были отпущены... И вот я опять лежал в подвале киностудии, где с ночи меня оставили умирать с пулевым ранением. Сильная боль не давала даже пошевелиться. Сердце колотилось непривычно быстро. Из-за слабости в висках трудно было собраться с мыслями. Поэтому я никак не мог понять, каким образом опять здесь оказался: видимо, просто эпизод сменился - в кино так бывает... Или, быть может, я отсюда никуда и не уходил? Проклятье! мне нужно принять лекарство... И всё-таки что-то кардинально переменилось во мне: стали различимы и другие психические процессы, кроме повседневной боли; в душе отзывался мой собственный страх, который тонул во всеобъемлющей ненависти; вместе с внутренним очищением как никогда обострилась интуиция. Теперь у меня появилось преимущество: больше не являясь субъектом слежек, я имел все шансы переписать окончание фильма. Утром ко мне спустилась сержант. Теперь я обратил внимание на то, что делало её ауру такой заметной. Отчаянно яркий алый стержень души, определяющий стремление к свободе, был прерван в шестнадцать лет из-за несчастливой личной жизни. Не найдя в себе сил пройти испытание, девушка всю жизнь наказывала тех, кому посчастливилось его избежать, компенсируя утраченную свободу вседозволенностью. Но даже сломленная, актриса была достойна восхищения: она ничем не подменяла подлинный смысл убийств и открыто признавала постоянную потребность в мести. И, поднявшись, я с новой силой взялся отыгрывать свои реплики: - За что ты мстишь чужому обществу, - спросил я, - вершишь чужие судьбы, не ведая их цену? За что ты расстреляла людей, чьи пути не способна принять? Зачем тебе роль в этой кошмарной баталии? Мы все здесь - люди потерянные, но у тебя даже сейчас есть будущее и возможность покинуть сюжет невредимой. Твою судимость сняли в связи с новым общественным положением, твоя дочка до сих пор помнит тебя и верит, что ты заберёшь её к себе. Остановись - и покинь это здание, сейчас или никогда. Решай. Актриса приблизилась ко мне и, осторожно положив руку мне на шею, произнесла: - Пульса нет. Этот юродивый отошёл к праотцам. И я выместил на ней всю свою обиду и боль. Героиня даже не успела пожалеть, что не владеет техникой астрального боя, когда её горящая душа вывалилась из плоти... В чужом теле было невероятно дискомфортно: ноги были как будто глиняные - я их даже не чувствовал, двигаясь по коридору, словно зомби. Из-за притуплённых анализаторов, единственным доступным чувством был растущий гнев раненной души. В подсознании актрисы на базе комплексов и нерешённых подростковых травм, были отработаны навыки убийства - так что в заключительном эпизоде каскадёр мне не понадобился. Я застал военных, когда они, игнорируя приказ, начинали курс лечения медицинским спиртом. Мне ли не знать, что делает восставшая совесть с грешным рассудком: эти несчастные надеялись лишь на тяжкую кару за свою слабость - они-то ещё не знали, что это помогает лишь ситуативно. Но жизнь по ту сторону экрана лишена латентных сантиментов - и роль брутального мстителя я сыграл не хуже прежней. Чужими онемевшими руками я поставил АК на «очередь» - и в этом фильме восторжествовало зло. Казалось, что сама атмосфера стремится испепелить меня, когда в ней сконцентрировались боль и агонии падающих людей. Впервые в жизни я осознал, что лишь эмпатийная личность способна получить удовлетворение от мести. Услышав стрельбу внутри здания, их офицер поспешно собирал какой-то видеоматериал, когда расплата настигла его в моём лице. - Сюжет близок к развязке. - Доложил я ему - Остались только Вы. - Что с твоим голосом? - Удивился офицер. - Эй, что за шутки?! Его взгляд упал на моё оружие. И тут я узнал его. Этот сухой голос не один год звучал в моей г