Я набросал чертеж резца. Крошечный кристалл алмаза будет впаян в стальной держатель. А затем его вершине будет придана идеальная режущая кромка. Чем? Конечно же, алмазной пылью. Я буду создавать алмазный инструмент, чтобы обрабатывать алмаз. Замкнутый круг совершенства. Такой резец сможет работать неделями, не теряя остроты.
Ночь прошла как в лихорадке. Еще с прошлой жизни у меня осталась отвратительная привычка — выпадать из времени, если идея захватила. В этом времени все это усугубилось выносливостью молодого тела.
Когда в окно заглянул первый бледный луч рассвета, я откинулся на спинку стула. Тело затекло, глаза горели от напряжения. Передо мной, на заваленном эскизами столе, лежал проект машины, которая опережала свое время лет на восемьдесят. Не копия станка Бреге, а его совершенный потомок из будущего. Я смотрел на эти листы, исчерченные линиями и цифрами, и чувствовал благоговение творца.
Тело, выжатое до последней капли, ныло тупой болью, но мозг отказывался глохнуть. Чертежи лежали на столе. И тут же, без паузы, без передышки, во мне проснулся другой человек. Делец. Тот самый Анатолий Звягинцев, который в прошлой жизни умел и гранить камни, и впаривать их за такие суммы, что у министра финансов случалась изжога.
Мозг переключился с вопроса «как сделать?» на куда более приятный — «как на этом заработать?».
Первое, очевидное. Госзаказ. «Щит Империи». Я смотрел на чертежи и видел свою охранную грамоту. Мы сделаем для Монетного двора такую защитную сетку, что их фальшивомонетчики скорее удавятся, чем попытаются ее подделать. А это значит — я становлюсь незаменимым. Для казны, для Государя. Это звание «Поставщика Двора». Броня. Статус, который выводит меня за скобки придворных интриг. Оболенский может дуться, Феофилакт — плести свои паутины. Но никто не тронет человека, который держит руку возле пульса государственной казны.
Второе, куда более вкусное. Эксклюзив. Я усмехнулся, представляя себе вытянутые физиономии Дюваля и прочих парижских павлинов. Они все работают по одному лекалу: камень — главный, оправа — прислуга. А я? Я смогу резать узоры, которых не видел этот мир. Наносить гильош и на золото, и на платину, и на сталь, да хоть на черта лысого. Мои изделия будут узнаваемы с первого взгляда. Это будет мой стиль. Моя подпись. Люди будут покупать не просто бриллиант. Они будут покупать «Григория Пантелеевича».
Кстати, нуно придумать себе бренд. Фамилия? Вряд ли у бедного мещанина есть фамилия. Ладно, подумаем на досуге, что можно сделать. Но бренд нужн.
Я откинулся на спинку стула. Голова закружилась от открывшихся перспектив. Это фундамент моей будущей империи и моей независимости. Я, безродный сирота, запертый в этой недостроенной коробке, только что начертил план захвата их мира. И они сами дадут мне на это деньги.
И в этот самый момент, на пике триумфа, в холодный, упорядоченный мир чертежей и расчетов, бесцеремонно ворвался чужеродный образ. И это были не формула и не схема.
Лицо.
Аглая де Грамон. Вернее, Давыдова.
Насмешливый, изучающий взгляд. Я помнил его так ясно, будто она стояла сейчас передо мной. Стройные ряды формул на бумаге вдруг расплылись, потеряли фокус. Я вспомнил ее ложь. Ее красоту. Ее ум. И тут же, как удар под дых, я вспомнил другое. Сад Оболенского. И то, как это молодое, идиотское тело отреагировало. Как сердце споткнулось и заколотилось где-то в горле. Как ладони мгновенно стали липкими.
«Да что за чертовщина⁈»
Я вскочил. Прошелся по комнате, пытаясь вытряхнуть из головы это наваждение. В висках застучало. Я должен думать о станках, о сплавах, о том, как содрать с подрядчика неустойку! А я думаю о женщине. Опасной, лживой аристократке, которая пытается втянуть меня в свои игры. Это уязвимость. Дыра в броне.
Я остановился у окна. Внизу, в свете редких фонарей, лежал спящий Петербург. К щекам прилила горячая краска — мальчишеская реакция. Этот щенок взбесился. Этот молодой, здоровый, набитый гормонами организм жил своей жизнью, плевав на приказы шестидесятипятилетнего мозга. И это бесило.
Ярость накрыла с головой. На себя, на эту унизительную, животную потерю контроля. Я могу управлять металлом. Я могу заставить свою память выдать чертеж столетней давности, не всегда, но могу. Я могу смотреть в глаза императору и не дрогнуть. Но я, оказывается, не могу управлять собственным телом. Это угроза для «Щита Империи». Для моего ювелирного дома. С этим нужно было что-то делать.