«…имел намерение приобрести дом на Галерной улице…»
Галерная. Гнездо старой аристократии, где особняки не продают, а проигрывают в карты. Выскочка-мещанин, пусть и обласканный Двором, сунувшийся туда, — это неслыханная дерзость.
«…имел встречу с супругой полковника Давыдова, урожденной де Грамон…»
Александр поморщился. Мадам Давыдова. Молодая, красивая француженка, чье имя уже шепотом произносили в салонах. Интриганка. Ввязаться в дела с ней — все равно что добровольно сунуть руку в осиное гнездо.
«…в воскресный день присутствовал на службе в храме, где был замечен многими…»
Император усмехнулся. Какой тонкий ход. Слухи о «колдовстве» уже дошли до него, разумеется. И вот он, ответ — публичная демонстрация благочестия. Не покаяние, а политический жест.
Он отбросил рапорт. Все эти разрозненные сведения складывались в единую, тревожную картину. Этот мастер был не просто талантлив. Он был игроком. Амбициозным, умным, действующим на несколько ходов вперед. Такой человек — либо величайшее благо для Империи, либо козырная карта, которая сама решает, когда ей лечь на стол. Игрушка, которую с такой помпой преподнес ему Оболенский, ожила.
Необходимо было понять истинную природу этого «знака» и его потенциал. Александр резко пересек кабинет и дернул шнур колокольчика. Дежурный секретарь, возникший на пороге бесшумно, как тень, склонился в поклоне.
— Ваше величество?..
Александр не обернулся, продолжая смотреть на печать, лежавшую на столе. Пауза затянулась.
— Сперанского. Пригласите ко мне немедля статс-секретаря Сперанского.
Михаил Михайлович Сперанский вошел в кабинет так, как входил всегда — беззвучно, экономя каждое движение, словно был не человеком, а отлаженным хронометром. Его взгляд скользнул по комнате, не задержавшись ни на позолоте, ни на живописи, и сразу впился в предмет на столе. При виде печати на его лице не отразилось ни тени мистического трепета, лишь живой, профессиональный интерес инженера, увидевшего остроумное механическое решение. Он, с разрешения государя, взял печать, но оценивал не игру света, которая так волновала императора, а безупречную механику поворотного устройства, чистоту резьбы и идеальную подгонку деталей. Он несколько раз нажал на скрытую кнопку, наблюдая, как плавно, без малейшего люфта, поворачивается камень.
Александр внимательно наблюдал за ним, нарушая утреннюю тишину.
— Что вы думаете об этом, Михаил Михайлович? Матушка полагает, это чудо. А я вижу… загадку.
— Чудо, Ваше Величество, — это категория духовная, — произнес Сперанский своим ровным, лишенным эмоций голосом, кладя печать на место. — А перед нами — торжество механики. Я бы назвал это не загадкой, а решением. Решением задачи, которую доселе никто не мог и поставить.
Он говорил, а Александр видел, что Сперанский смотрит на вещь совершенно иначе. Не как на символ, а как на механизм.
— Для вас это просто искусная работа? — в голосе императора прозвучало легкое разочарование.
— Не просто искусная. Гениальная. Но гениальность эта — от ума, а не от наития. Я имел беседу с управляющим Петергофской гранильной фабрики, господином Боттомом. Он в совершеннейшем восторге. И не от красоты камней, а от чертежа нового станка, который этот мастер набросал ему на куске яшмы за пять минут. — Сперанский сделал паузу, давая словам обрести вес. — Это не чудо, Государь. Это — система. Расчет. Он мыслит как инженер, а не как художник. Его дар не в том, чтобы чувствовать камень, а в том, чтобы подчинять его законам физики. Именно такие люди, способные заменить наше вечное «авось» точным расчетом, и нужны России, чтобы вырваться из пучины косности.
Император, выслушав его, взял со стола рапорт гвардейцев. Холодная, рациональная логика Сперанского успокаивала, но не до конца развеивала его тревогу.
— Хорошо. Допустим, он инженер, а не колдун. Но он ищет дом на Галерной. Встречается с сомнительными особами. Демонстрирует благочестие, — Александр перечислял факты, словно зачитывая обвинение. — Как вы это объясните, Михаил Михайлович? Это поведение интригана.
Сперанский и здесь видел безупречную логику.
— Он строит свою крепость, Ваше Величество. Ищет независимости. Талант такого масштаба не может творить, когда над душой стоит хозяин. Ему нужна свобода, чтобы его не растащили по частным заказам для украшения гостиных. — Он посмотрел на императора в упор. — Это признак ума и дальновидности, а не порока. Он понимает свою ценность и создает для себя условия, при которых сможет принести государству максимальную пользу. Это государственный подход, Государь. Не придворный.