Когда спор достиг апогея и в голосах министров уже откровенно зазвучал металл, он поднял руку. Всего лишь легкий, почти незаметный жест, но он мгновенно оборвал их на полуслове. В кабинете повисла напряженная тишина, в которой был слышен лишь треск воска в канделябрах. Аракчеев замер, как солдат по команде «смирно». Сперанский опустил глаза, пряча торжество победителя, уверенный, что Государь сейчас примет его сторону.
— Господа, я вижу, что таланты мастера Григория востребованы. Это радует, — произнес он, и в его голосе не было и тени насмешки, лишь холодная государственная мудрость. — И поскольку его дар столь многогранен, было бы неразумно, и даже расточительно, ограничивать его рамками одного ведомства. Мастер Григорий будет служить Империи. В целом.
Он не отдал Григория никому. Он оставил его себе. Александр объявил, что мастерская на Невском проспекте отныне получает особый, доселе невиданный статус и будет находиться под его личным патронажем. Все заказы для мастера будут исходить непосредственно от Кабинета Его Величества.
— Проект гильоширной машины, — он посмотрел на Сперанского, — как дело государственной финансовой важности, будете курировать вы, Михаил Михайлович. Обеспечьте мастера всем необходимым. И проследите, чтобы его не отвлекали по пустякам.
Сперанский едва заметно склонил голову. Это была победа. Но не полная.
Затем взгляд императора переместился на Аракчеева, который стоял, сжав губы в тонкую линию. На его лице читалось откровенное разочарование.
— А вы, граф, займетесь не менее важным делом. Разработка новых измерительных инструментов и эталонов для артиллерийского ведомства. Я хочу, чтобы каждое наше орудие было с точностью до волоска. Мастер Григорий создаст для вас образцы, а вы обеспечите их внедрение в войсках. Без проволочек и казнокрадства.
Таким образом, Григорий не становился ни человеком Сперанского, ни человеком Аракчеева. Он становился человеком Императора. Его статус был уникален и чрезвычайно опасен. Он получал прямой доступ к вершине власти, но оказывался зажат между двумя могущественными и враждующими сановниками, которые теперь будут соревноваться за его время и талант. Любая ошибка, любой неверный шаг мог быть использован против него одним из кураторов. Это был не просто приказ. Это была гениально выстроенная система сдержек и противовесов, где он, Александр, оставался единственным арбитром, дергающим за ниточки.
— Надеюсь, господа, мы поняли друг друга, — заключил он, давая понять, что аудиенция окончена.
Довольный своим решением, он отпустил министров. Григорий Пантелеевич из ценного актива и модного ювелира за одно утро превратился в ключевую фигуру.
Глава 30
Вернувшись из храма, я заперся в своей каморке. Разговор со Сперанским задал новый, головокружительный масштаб. Кулибин. Имя, которое в моем прошлом мире было бронзой памятника, здесь оказалось единственным ключом к моей гильоширной машине, к броне, способной защитить от придворных пауков. Все остальное — заказы, интриги, даже этот недостроенный дом — отошло на второй план, съежилось до размеров пылинки на верстаке. Задача была одна: вытащить из забвения старого гения.
Я сел за стол, заваленный чертежами, и заставил себя думать как ювелир перед вскрытием уникального дефектного камня. Кто он, этот Кулибин? Я видел его ясно, как кристалл под лупой. Старый, обиженный, забытый гений. Человек, которому сначала дали все — доступ к императрице, мастерскую при Академии, безграничные средства, — а потом отняли, унизив и растоптав. Он — как уникальный, поврежденный механизм, редчайший хронометр Бреге, брошенный в ящик с ржавыми гвоздями. К такому нельзя подходить с грубыми инструментами. Деньги? Он их отвергнет как подачку, как плевок на его седую голову. Приказ Государя? Он воспримет его как очередное насилие, как напоминание о том, что он всего лишь диковинная игрушка в руках власть имущих.
Нет, здесь нужен тонкий подход. Нужно найти его главную «пружину», его idee fixe, ту самую «самобеглую коляску», о которой говорил Сперанский, и предложить способ ее «починить». Не с позиции всезнающего спасителя, а с позиции равного. Ученика, пришедшего к Мастеру за советом, но с собственным, дерзким решением в кармане.
Я взял чистый лист плотной бумаги, расправил его на досках стола. Перо, обмакнутое в чернила, на мгновение замерло. Это будет приманка.