В тишине моей каморки, посреди хаоса стройки, я снова достал из тайника свой главный трофей — небольшой, но безупречный кусок уральского малахита, оставшийся от заказа для императрицы. Рядом легли несколько тускло блеснувших в свете огарка золотых монет. Мой взгляд скользнул по ним и остановился на письменном приборе, который я временно забрал из кабинета Марии Фёдоровны для «профилактики и чистки».
Заказ. «Что-нибудь еще в том же стиле». Эта фраза, брошенная ею в Гатчине, была приказом. Вызовом. Она ждала нового чуда. И это «чудо» должно было быть безупречным.
Что ей нужно? Я снова и снова прокручивал в голове наш разговор, пытаясь нащупать ключ. Она ценит практичность и символизм. В ней уживаются две личности: строгий, почти педантичный администратор, управляющий десятками учреждений, и тонкая, образованная женщина, ценящая изящество мысли и красоту формы. Мой подарок должен был угодить обеим.
Мысли метались. Что еще можно поставить на ее идеально организованный стол? Нож для разрезания бумаг? Банально. Даже если сделать его из дамасской стали с рукоятью из нефрита, это будет всего лишь красивый нож. Никакой идеи, никакого прорыва. Просто дорогая безделушка. Пресс-папье? Это будет выглядеть как жалкое послесловие. Нет, нужно было что-то новое. Что-то, что станет продолжением ее самой, ее деятельности.
Я думал о шкатулке для личных писем. Сложный механизм, секретный замок, инкрустация… Красиво. Но это вещь пассивная. Она хранит, а не создает. А Мария Фёдоровна — человек действия. Ее жизнь — это непрерывный поток указов, резолюций, писем. Она творит реальность росчерком пера.
Мой взгляд упал на чернильницу. На гусиное перо, лежащее рядом. Я взял его в пальцы. Легкое, хрупкое, недолговечное. Инструмент, который не менялся со времен Древнего Рима. Грифель не в счет, это другое. Я представил ее руку. Изящную, но сильную. Руку, которая держит в повиновении министров и утешает сирот. И эта рука вынуждена совершать одно и то же монотонное, суетливое движение: обмакнуть, стряхнуть лишнее, написать несколько слов, и снова — обмакнуть. Неудобно. Грязно. Столько лишних движений, столько потерянных мгновений, которые складываются в часы. А она, как я успел заметить, ценила эффективность и порядок во всем. Ее стол был организован с точностью штабной карты, где у каждой вещи было свое место и своя функция. И этот архаичный ритуал с пером и чернильницей был единственным диссонансом в этой симфонии порядка.
И тут меня осенило. Она проросла медленно, из этого простого наблюдения. Из образа ее руки, совершающей одно и то же действие.
Я не должен создавать еще один предмет для ее стола. Я должен усовершенствовать главный инструмент на ее столе. Тот, которым она правит.
Что, если… что, если избавить ее от этого? Что, если перо будет писать само?
Я замер. Мысль была настолько простой и в то же время настолько революционной для этого времени, что на мгновение перехватило дыхание. Я вскочил и заходил по комнате. Идея, как раскаленный металл, обжигала мозг, требуя немедленного воплощения. Не просто перо, а самопишущий инструмент. Авторучка.
В голове уже выстраивалась конструкция, обрастая деталями. Корпус — конечно же, из малахита, в едином стиле с письменным прибором. Тонкий, элегантный, идеально сбалансированный, чтобы лежать в ее руке, как продолжение пальцев. Перо — не гусиное, а золотое, вечное. Но простое золото слишком мягкое, оно сотрется о бумагу за неделю. Нужен наконечник. Твердый, как алмаз, и не подверженный коррозии от чернил. Иридий. Я знал, как его получить — как побочный продукт при аффинаже платины. Мелочь, крошечная, почти невидимая капля металла, которая превратит эту вещь из красивой игрушки в надежный инструмент на десятилетия.
Но главное — система заправки. Мое ноу-хау. То, что превратит эту идею в настоящую фантастику для 1807 года. Поршневой механизм. Я уже видел его: крошечный, герметичный поршень внутри корпуса, приводимый в движение вращением навершия. Опустил ручку в чернильницу, покрутил — и она, как живая, втянула в себя чернила. Никаких пипеток, никаких капель. Чисто, быстро, элегантно.
Я бросился к столу. На чистом листе бумаги начали появляться эскизы. Это была задача на грани возможного. Создать микромеханизм поршня, клапанов, систему подачи чернил, требующую точности часового мастера, и все это — в тонком, хрупком малахитовом корпусе. Любая ошибка, малейший перекос при сверлении — и камень треснет, вся работа пойдет насмарку.