В моей голове уже не было страха или сомнений. Это был мой экзамен, единственная возможность. Завтра в этой грязной, вонючей дыре появится человек, который сможет оценить настоящее мастерство. Аристократ. Ценитель. Потенциальный клиент. И у меня была всего одна ночь, чтобы создать приманку, на которую он не просто клюнет, а которую заглотит вместе с крючком, леской и удилищем.
Я должен был превзойти самого себя. Я должен был совершить чудо, превратить этот прах в произведение искусства, чтобы завтра, взяв в руки эту фибулу, князь Оболенский был потрясен.
Поликарпов вернулся поздно вечером, пьяный и злой. Трактир, видимо, не принес ему утешения. Он с грохотом швырнул на лавку пустую бутыль и оглядел мастерскую мутным взглядом. Увидел меня, корпевшего над очисткой фибулы.
— Все возишься, гнида? — прорычал он. — Дай сюда.
Он грубо выхватил у меня из рук почти очищенную вещь и сел за верстак. Я отошел в тень, наблюдая. Он был в том состоянии, когда пьяная удаль требует немедленного выхода. Ему захотелось поработать, доказать самому себе, что он еще Мастер, а не последнее ничтожество.
Это была катастрофа, которую я не предвидел и не мог предотвратить. Его руки, отяжелевшие от водки, не слушались. Он пытался приладить новую иглу к обломку старой застежки, но пальцы его были неуклюжи. Он взял плоскогубцы — не ювелирные, а грубые, слесарные — и с силой нажал. Раздался сухой треск. Хрупкий металл старой застежки лопнул и раскрошился.
Твою ж растудыть, Поликарпов…
«Дядя» замер, глядя на дело своих рук. А потом его прорвало. Он с проклятием ударил кулаком по верстаку.
— Дрянь! Рухлядь! — орал он, обращаясь к самой фибуле, словно она была живой и виноватой во всех его бедах.
Он схватил резец, чтобы сковырнуть остатки сломанного крепления. Инструмент, заточенный кое-как, соскочил с твердого серебра и оставил на лицевой стороне фибулы глубокую, уродливую царапину. Это был конец. Вещь была уничтожена окончательно.
Он смотрел на нее несколько секунд. Ярость на его лице сменилась страхом, а затем — тупым безразличием. Он понял, что завтра его ждет неприятный разговор с помещиком, а может, и с его грозным племянником. И он принял самое простое для себя решение.
— Скажу, что рассыпалась от старости! — прохрипел он. — Нечего было и возиться!
Он сгреб изуродованную фибулу и швырнул ее в ящик с металлическим ломом. Затем снова схватил бутыль, убедился, что она пуста, и, шатаясь, побрел в трактир — видимо, занимать денег на новую порцию забвения.
Я дождался, пока его шаги затихнут вдали. Затем подошел к ящику и достал фибулу. Она была в еще худшем состоянии, чем я предполагал. Но основа была цела. Я достал из тайника свою лупу. Под ее чистым, ясным светом повреждения выглядели ужасающе, но и… преодолимо.
Я принялся за работу. Это была не реставрация, а воскрешение из мертвых. Час за часом я колдовал над истерзанным куском серебра.
Глубоко за полночь, когда я был полностью погружен в процесс, дверь со скрипом отворилась. Я вздрогнул и едва не выронил инструмент. На пороге стоял Поликарпов. Он вернулся. И был уже не просто пьян, он был в той стадии, когда алкоголь обостряет все чувства до предела.
Он, пошатываясь, подошел к верстаку, посмотрел не на меня, а на фибулу в моих руках, освещенную тусклым светом огарка. Я успел сделать уже многое. Царапина исчезла, став частью нового, более сложного узора. Поверхность начала обретать благородный, матовый блеск.
Он смотрел долго, его пьяный угар, казалось, испарялся. На его лице отразилось сначала недоверие, потом — изумление. А затем — звериный блеск. Жадность. Он увидел починенную вещь, увидел деньги. Большие деньги. И славу.
— А ну-ка, дай сюда! — прорычал он, протягивая руку.
Я медленно поднялся, заслоняя собой работу. Я все еще был тем же худым подростком, но за последнее время тело начало меняться. Не знаю почему. Питание, вроде, не улучшилось. Зато сил я тратил ровно столько, сколько надо. Плечи немного раздались, в руках появилась сила. В руке я все еще сжимал тяжелый чеканочный молоток. Я просто держал его. Но костяшки пальцев, сжимавших рукоять, побелели.
— Это теперь моя работа, — заявил он, но как-то неуверенно, увидев мой холодный взгляд. — Ты — мой подмастерье. Значит, и все, что ты делаешь — мое. Отдай.
Он сделал шаг вперед, пытаясь выхватить фибулу. Я не отступил.
— Заказчик придет утром, — сказал я так холодно, как только мог. Голос не дрогнул. — Отдадим вместе. Он должен видеть, кто работал.
Поликарпов замер. Его пьяный разум лихорадочно соображал. Он посмотрел на фибулу, потом на меня, на молоток в моей руке. Ввязаться в драку сейчас? Рискованно. Этот щенок стал… другим. Крепким. Злым. А завтра утром придет князь. Лучше решить все на трезвую голову.