Это был публичный провал. Мой авторитет, ежели он был, укатился в тартарары. Но именно в этот момент я должен был показать, кто я есть.
— Вы правы, мастер, — сказал я ему спокойно, прокашлявшись. — Я ошибся в расчетах. Моя вина. А теперь давайте исправлять. Вместе.
Я взял грифельную доску.
— Смотрите, — обратился я и к печнику, и к подошедшим механикам, — поток здесь закручивается. Нам нужно не перекладывать всю печь, а изменить только вот этот узел. Добавить шибер и увеличить выходное отверстие дымохода на два дюйма.
Я быстро набросал новый чертеж.
Они смотрели на меня по-другому. Я не стал сваливать вину. Я признал ошибку, проанализировал ее и тут же нашел решение. Это они поняли. Это они зауважали. На следующий день мы вместе переделали дымоход. И печь заработала как часы, давая ровный, стабильный жар. После этого случая печник стал моим самым преданным союзником.
Сложнее всего было с механиками с верфей. Им предстояло изготовить детали для моего гранильного станка. Я принес им чертежи и специально выточенный мной «эталонный» резец из каленой стали.
— Вот инструмент. Вот угол заточки. Вот допуски.
Их бригадир Федор, здоровенный детина, просто хмыкнул. Но после истории с печью спорить не стал. Они взялись за работу. И запороли первую же деталь. Сделали ее «на глазок», не выдержав допусков.
Я не стал ругаться, просто взял их деталь и свою. Поднес к ним свою лупу и протянул Федору.
— Посмотри.
Он недоверчиво заглянул в окуляр. И замер. Я видел, как расширились его зрачки. Он увидел то, чего никогда не видел раньше. Он увидел разницу между «почти ровно» и «идеально». Он увидел микроскопические зазубрины от грубого резца, волнистую поверхность, отклонение в десятую долю миллиметра.
— Как… — только и смог выдохнуть он.
— Вот так и будем работать, — сказал я. — Каждую деталь будем проверять вот так.
С этого момента началась настоящая тяжелая, изнурительная работа, полная споров, зато совместная. Я учил их точности, они учили меня хитростям работы с металлом, которые знали с детства.
К концу второй недели мастерская была готова. И она была великолепна. Идеально ровный, массивный дубовый верстак. Компактная эффективная муфельная печь. И в центре, на отдельном постаменте, стояла моя жемчужина, мой гранильный станок. Он выглядел странно, непривычно для этого времени. Но я знал, что это — машина из будущего, рожденная из моих знаний и их мозолистых, умелых рук.
Мастерская была готова. Она была совершенна. Идеальное пространство, идеальные инструменты. Моя кузница и лаборатория. В центре, на новом дубовом верстаке, лежал открытый ларец. Дикий, необузданный кусок малахита и горсть мутных алмазов смотрели на меня, словно насмехаясь. Все было готово для создания шедевра. Не было только одного. Решения.
Я начал с материала. Это был подход инженера, а не художника. Прежде чем решать, что делать, нужно было понять, из чего это можно сделать. Я взял небольшой, отдельный кусок малахита, который лежал в ларце для проб, и закрепил его, чтобы попробовать распилить. Результат был удручающим. Камень крошился, а уникальный концентрический рисунок на срезе превращался в невнятную зеленую кашу. Я попробовал резать его под другим углом — тот же эффект.
Затем я взялся за алмазы. Я закрепил один из самых мутных камней на своем новом станке. Несколько часов кропотливой работы. Я снял его и поднес к лупе. Да, я придал ему форму, создал грани. Но камень не играл. Внутренние дефекты, «облака» и трещинки, гасили свет, превращая потенциальный бриллиант в тусклый кусок стекла.
Я был в технологическом тупике. Я мог, конечно, вырезать из малахита какую-нибудь простую фигурку, выбрав самый прочный участок. Мог выбрать пару самых чистых алмазов и огранить их. Но это было бы… ремеслом. Халтурой. Это было бы уровнем Поликарпова, просто выполненным более аккуратно. А от меня ждали чуда.
Оболенский заходил каждый день. Он видел, что я работаю с материалом, но не видел эскизов, не видел идеи. Его нетерпение росло. На седьмой день он пришел не один. Он принес с собой бархатный футляр.
— Вот, — сказал он, открывая его. — Для вдохновения. Работа месье Дюваля. Подарок графа Зубова своей пассии.
Внутри лежала брошь. Огромный, безупречно чистый бриллиант, окруженный гирляндой из более мелких камней. Работа была технически совершенной. И абсолютно бездушной. Это была демонстрация денег. Крик: «Смотрите, какой я богатый!».