«Русская мозаика». Но не та, примитивная, что была известна здесь. А доведенная до совершенства.
Идея потянула за собой следующую. Алмазы. Что самое важное в делах Императрицы? Что является ее настоящим сокровищем? Ее благотворительные проекты. Воспитательный дом. Смольный институт. Я лихорадочно начал делать наброски. Я выложу из этих крошечных, очищенных от грязи алмазных искр не ее вензель, а гербы этих заведений! Это будет признание ее истинных заслуг. Подарок, который скажет: «Я ценю ваши дела».
План был готов. Но, осознав его полностью, я почувствовал холодный ужас. Он был безумен. Чтобы его осуществить, мне оставалось меньше трех недель. За это время мне нужно было сделать то, на что у целой артели уральских мастеров ушел бы год. Мне нужно было с нуля изобрести и построить станок для прецизионной резки камня. Разработать технологию «бесшовной» мозаики. Провести сотню микрохирургических операций, распиливая и ограняя почти сотню мельчайших алмазов.
Оболенский ждал от меня шедевр. А я подписался на невозможное.
Глава 8
Дерзкий план был готов. Я сидел в своей новой, идеальной мастерской, и на бумаге передо мной была выстроена вся логическая цепочка будущего шедевра. Но между этой идеей и ее воплощением лежала технологическая пропасть.
Я подошел к верстаку. Мой главный враг — время. Три недели. И начинать нужно было с фундамента — с алмазной пыли, без которой мой камнерезный станок был просто бесполезной грудой дерева и металла.
Я не стал сразу хвататься за молоток. Я — ученый. И я начал с эксперимента. Я взял самый твердый инструмент, который у меня был — резец из лучшей шведской инструментальной стали. Закрепил в тисках самый неказистый алмаз из россыпи. И, используя свою лупу, с силой провел резцом по его грани.
Результат был предсказуем, но от этого не менее удручающ. На полированной поверхности резца осталась глубокая царапина. На грани алмаза — ни следа. Я провел серию тестов. И каждый раз результат был один: все, что у меня было, пасовало перед абсолютной твердостью этого кристалла.
Меня охватывает отчаяние. Приплыли. Мой гениальный план разваливается, столкнувшись с простейшим законом физики.
Я подошел к окну, пытаясь привести мысли в порядок. Окно выходило на хозяйственный двор. Там, у стены, сидел на корточках мальчишка лет двенадцати. Прошка, сын кухарки. Я его уже приметил. Шустрый, черноволосый, с острыми, любопытными глазами, которые, казалось, были везде одновременно. Он был одним из тех дворцовых «невидимок», которые носили еду, убирали мусор, все видели, все слышали, но которых никто не замечал. Сейчас он был занят важным делом: пытался расколоть большой кусок кремня, ударяя по нему булыжником. Он бил, бил, но кремень лишь соскальзывал. Наконец, отчаявшись, он взял второй, такой же кремень, и с силой ударил их друг о друга. Раздался резкий щелчок, и от одного из камней отлетел острый осколок. Прошка радостно поднял его — видимо, он мастерил себе наконечник для стрелы.
Я смотрел на эту простую, житейскую сцену, и меня озарило.
Не расколоть. Истереть.
Решение было не в силе. Оно было в свойстве самого материала. Ничто не может повредить алмаз, кроме другого алмаза. Это был единственно возможный вывод, вытекающий из законов физики.
В этот момент я заметил, что Прошка смотрит на меня, в окно. В его глазах был суеверный ужас. Видимо он уже не первый раз наблюдает за мной. За моей странной работой, за моими необычными инструментами. Для него я был колдуном, наверное. Загадочным барским любимцем, запертым во флигеле.
Наш обмен взглядами прервал грубый окрик. Один из гвардейцев, дежуривших у моей двери, заметил мальчишку.
— А ну пошел отсюда, щенок! Что высматриваешь?
Он схватил Прошку за ухо и потащил в сторону кухни, откуда уже доносились предвестники хорошей порки. Я на мгновение заколебался. Вмешиваться — значило нарушать установленный порядок. Но оставить все как есть…
Я открыл окно.
— Оставь его, — сказал я спокойно, но властно. — Он мне не мешает. Принеси-ка лучше воды.