— Мне бы в церковь, — сказал я тихо. — Да грехи не пускают. Слишком много работы для блага Отечества.
Они густо покраснели. Я прошел мимо, оставив их переваривать мой ответ. Но их слова зацепили. Я действительно ни разу не подумал о таких вещах. Мой мир состоял из физики и химии. А их — из веры, слухов и суеверий.
Я отошел в сторону, под сень старых лип, что росли вдоль садовой аллеи. Охранник смущенно следовал за мной. И тут я увидел их. По главной аллее, со стороны парка, шел князь Оболенский. Он был не один. Под руку он вел молодую даму в элегантном, светлом платье.
Я замер, невольно прячась за стволом дерева. Даже с расстояния в пятьдесят шагов ее красота поражала. Не кукольная прелесть петербургских барышень, а нечто иное. Точеная, почти античная чистота линий. Высокий лоб, прямой нос, гордая посадка головы. Она двигалась с какой-то невероятной, врожденной грацией.
Мозг шестидесятипятилетнего геммолога Анатолия Звягинцева сработал мгновенно, на уровне рефлекса. Он начал анализировать. Кожа — как полированный мрамор лучшей каррарской породы, без единого изъяна. Глаза — глубокого, василькового цвета, как у цейлонских сапфиров высшей воды. Фигура — идеальная пропорция, золотое сечение. Это не человек. Это шедевр. Работа великого мастера.
Но в этот момент семнадцатилетнее тело Григория, в котором я был заперт, предательски взбунтовалось. Сердце сделало кульбит и забилось часто-часто, отдаваясь гулом в ушах. Ладони вспотели. К щекам прилила горячая краска. Я, который только что холодно рассуждал о технологиях и металлах, вдруг почувствовал себя нелепым, неуклюжим подростком, пойманным врасплох.
В этот момент мимо меня, семеня к кухне, пробежал Прошка. Он заметил, куда я смотрю, и, поравнявшись, заговорщически прошептал:
— Князь-то наш с самой де Грамон гуляет. Аглая Антоновна. Говорят, первая красавица при дворе.
Он хихикнул и скрылся. Аглая де Грамон. Имя было таким же изящным, как и она сама.
Оболенский что-то говорил ей, она смеялась. И в этот момент ее взгляд случайно скользнул в мою сторону. Она заметила меня, прячущегося за деревом. На долю секунды наши взгляды встретились. Я увидел в ее глазах не пустое любопытство, а что-то иное. Внимательный, оценивающий интерес. Словно она смотрела не на подмастерье, а на диковинную фигуру на шахматной доске.
Я тут же отступил глубже в тень, чувствуя себя пойманным и разгаданным. Резко развернулся и направился обратно к своему флигелю.
Я вернулся в мастерскую. Запахи металла и масла немного привели меня в чувство. Я подошел к верстаку, где лежали мои чертежи, мой понятный и логичный мир.
Поставив ногу на широкую педаль привода, я надавил. Массивный маховик медленно, нехотя стронулся с места. Я нажал еще раз, сильнее, входя в ритм. Шкивы завертелись, ремни натянулись, и медный диск на конце оси начал набирать обороты. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, пока его вращение не слилось в сплошной, гудящий золотистый круг. Станок работал. Вибрации почти не было.
Теперь — самое страшное. Я взялся за рукоятку суппорта. Медленно, ощущая каждый микрон, я начал подавать камень к вращающемуся диску. Расстояние сокращалось. Дюйм. Полдюйма. Четверть. Я видел, как воздух между медью и камнем, кажется, уплотнился от напряжения.
Медный диск, покрытый алмазной пылью, коснулся края зеленого камня…
Глава 10
В момент соприкосновения раздался высокий, певучий звук. Почти музыкальное «з-з-з-з-з». Диск вошел в камень легко, как нож в масло. Из-под него полетела густая зеленая кашица, которую тут же смывала вода из системы подачи.
Это работало даже лучше, чем я ожидал. Пьянящее чувство триумфа, власти над материей захлестнуло. Я вел срез несколько минут, полностью поглощенный процессом, наслаждаясь идеальной, гладкой поверхностью, которая рождалась на моих глазах.
А потом что-то изменилось. Звук стал скрежещущим. Я тут же остановил станок. Отвел камень. Срез был безупречен. Но что-то было не так.
Я снял медный диск с оси. И моя эйфория сменилась ужасом. Идеально острая кромка, на которую я потратил три дня, исчезла. Она была стерта, затуплена, завальцована. Я поднес лупу. Алмазная пыль просто «вылетела» из мягкой меди, не выдержав трения. Диска хватило на пять минут работы.
Полный и тотальный провал.
Я швырнул бесполезный диск в угол. Он ударился о стену с жалким звоном. Я сел на скамью, обхватив голову руками. Как я мог так ошибиться? Так глупо.
Я вскочил и начал метаться по мастерской, как зверь в клетке. В ярости схватил другой медный лист и сунул его в горн, раскалил докрасна, плюхнул в ведро с водой, пытаяся закалить. Бесполезно. Медь — не сталь, она становилась только мягче. Я пытался отчеканить поверхность, уплотнить ее. Результат был тот же.