В моей голове вдруг родилась цель — конкретная, осязаемая, пахнущая строительной пылью и деньгами цель. Вот оно. Место для моей империи. Я выкуплю этот «сарай». И построю здесь лучший ювелирный дом в Европе. А там и до других дел руки дойдут.
Мысль была настолько дерзкой, что на мгновение перехватило дыхание. Но она уже пустила корни, и отказаться было невозможно.
— Идем, — сказал я Прошке, осевшим голосом. — Хватит на сегодня. Пора назад.
Дорога во дворец стала падением с огромной высоты. Иллюзия свободы развеялась без следа. Снова флигель, решетки на окнах, два истукана у двери. Приземление было жестким.
Я вошел в свою мастерскую. Идеальные инструменты, порядок, чистота. Всё это было чужим. Клетка. Я больше не мог здесь находиться. Нужно узнать какой у меня вообще социальный статус. С другой стороны, я по-человечески не мог не откупиться за свою свободу от «дядюшки». Принципы, чтоб их…
Я был дорогой игрушкой. И Оболенский никогда, ни за какие деньги, не отпустит ее. Выкупить себя? Он просто посмеется мне в лицо.
Значит, нужно сделать так, чтобы он сам захотел меня вышвырнуть.
Я сел за верстак и уставился на свои штихели. Мысль была интересной. Быть активом — ловушка. Хорошо. А ему понравится, если его любимая игрушка начнет кусаться, перестанет быть активом и станет проблемой? Головной болью. Скандалом. Таким, от которого спешат избавиться, пока не стало слишком поздно. Нет, это не то, нужно придумать что-то иное. Вредить Оболенскому не надо, пусть он будет моим союзником в клиентом. Не надо плодить врагов. Что-то мне подсказывает, что их у меня будет достаточно.
Вечером, когда я прикидывал за верстаком первые шаги своего плана, дверь распахнулась без стука. В мастерскую ворвался Оболенский, принеся с собой такую бурную энергию, что в комнате, казалось, стало светлее. Он был доволен, он был перевозбужденным.
— Триумф, Григорий! Полный триумф! — Он рассмеялся — громко, от души, как я никогда его не слышал. — Ты бы это видел! Она в восторге! Весь вечер только о нем и судачили! Сказала, что это лучший подарок в ее жизни! Лучший! Ты понимаешь⁈
Он замер передо мной, его глаза лихорадочно блестели. В них плескалось ожидание ответной радости, благодарности — чего угодно. Но на фоне принятого решения, я не разделял его восторг.
— И… это все, ваше сиятельство? — спросил я.
В пылу своего счастья он, кажется, даже не заметил иронии в моем голосе.
— А чего ты еще хотел? — Он с силой хлопнул меня по плечу. — Она передала тебе свою личную благодарность! И вот, — он бросил на верстак еще один тугой кошель, — Ты теперь самый модный мастер в Петербурге! Готовься, скоро от заказов отбоя не будет! Мы озолотимся!
Я смотрел на кошель, потом на его сияющее лицо. Разочарование было острым. Честно говоря, я ждал не новых заказов, а какого-то поступка. Хотелось, чтобы Петр сказал мне что между нами нет никаких обязательств и я волен выбирать свою судьбу. Не знаю что на меня нашло. Такое ощущение, что гормоны мальчишки играют. Конечно же Оболенский не скажет такого. Это будет глупо с его стороны. Значит надо воплощать в жизнь свой план по обретению свободы — нужно спровоцировать его на это.
Я молчал. Оболенский сбился, видимо на моей физиономии все было написано. Его улыбка медленно угасла. Он нахмурился, вглядываясь в мое лицо.
— Ты чего кислый? Не рад?
— Я благодарен, ваше сиятельство, — ответил я. — За вашу щедрость.
Что-то в моем тоне заставило его замолчать. Он как-то странно на меня посмотрел, будто хотел что-то сказать, но не решался.
— Ладно, отдыхай. Завтра будет новый день.
Он развернулся и пошел к выходу. Я провожал его взглядом. Но уже взявшись за дверную ручку, он остановился.
— Ах да, совсем из головы вылетело, — сказал он, оборачиваясь. — Есть тут один человек, который очень хочет с тобой поговорить.
Я поднял на него глаза.
— Кто же? — спросил я, с легким интересом.
Оболенский посмотрел на меня, на его губах появилась загадочная усмешка, в которой не было и капли веселья.
— Мой дядя. Член Святейшего Синода, архимандрит Феофилакт.
Церковь?
Я застыл. Архимандрит? Член Синода? Зачем я ему? Я думал, моя работа привлечет внимание ценителей искусства, а она привлекла тех, кто ведает душами?
Что ему от меня нужно? Новый иконостас? Или нечто иное?
Оболенский снова замер, а потом развернулся и вышел.