— Твой талант, сын мой, — его голос утратил всякую мягкость, — это не твоя заслуга. Это дар Божий. Искра, которую Господь вложил в твою душу, когда ты был еще в утробе матери. Он выбрал тебя, простого мальчика, чтобы через твои руки явить миру красоту и напомнить сильным мира сего о добродетели. Но с того, кому много дано, и спросится вдвойне. Ты — лишь инструмент в руках Его. Не более.
«Инструмент в руках Его». Внутри меня поднялась горькая усмешка. Инструмент? Скажите это моим рукам, до сих пор ноющим после недель адской работы. Моим глазам, горевшим от напряжения. Он брал мой труд и заворачивал все это в благостную обертку божественного промысла, чтобы преподнести в дар самому себе. Я бы принял эту фразу нормально и даже согласился бы отчасти, если бы не взгляд священника, который явно хотел меня придавить.
Я опустил голову, чувствуя, как к лицу приливает кровь. Хотелось до хруста сжать кулаки, но я заставил себя расслабить пальцы, лежавшие на коленях. Холодная ярость требовала выхода, но я загнал ее глубже, под маску покорности. Пусть видит испуганного мальчика.
Мое молчание он, видимо, истолковал как знак должного потрясения и продолжил, усиливая нажим. Мою душу словно поместили под пресс. Каждое его слово — новый поворот винта, с хрустом увеличивающий давление.
— Но любой великий дар — это и великое искушение. Ангел света, сын мой, был самым одаренным из всех созданий Господа. И именно гордыня за свой свет низвергла его в бездну. Помнишь ли ты его участь? Дьявол не приходит с рогами и запахом серы. Он приходит с шепотом: «Ты — лучший. Ты достоин большего». Вот его истинный облик. И он уже нашептывает тебе, не так ли? Говорит о славе, о деньгах… Без духовного наставника, без смирения, твой дар сожжет тебя изнутри и погубит твою бессмертную душу.
Все-таки я оказался прав, он собирался манипулировать мной.
Он не обесценивал мой труд — он объявлял его опасным, почти дьявольским. Вешал на мой талант ценник и тут же предупреждал, что платить по этому счету придется вечными муками. Блестящая манипуляция. Он хотел, чтобы я «потек», принял нужную ему форму под гнетом страха.
Я видел его игру насквозь. Он не душу мою спасал — он загонял зверя в стойло. Надевал на меня самый надежный ошейник — ошейник страха перед божественной карой, заставляя меня самого, добровольно, протянуть ему поводок.
Наконец, он нанес последний, решающий удар, снова смягчив голос и добавив в него почти отеческие нотки.
— Но Господь милостив. Видя твою опасность, Он послал тебе спасение в лице твоего покровителя. Князь Петр — человек светский, порой легкомысленный, но душа у него благородная и верная престолу. Через него Промысел Божий направит твой талант на истинную службу — службу Царю и Отечеству. Твое дело — смиренно служить ему, отсекая всякую гордыню. И через него ты будешь служить Богу. Любая мысль о своеволии, любая попытка возвысить себя — это грех, который мгновенно отдалит тебя от благодати и вернет во тьму, из которой тебя вывели.
Все ясно. Вот оно. Финальный аккорд. В самых изысканных выражениях мне только что объяснили мое место. Я — собственность. Мой талант — не мой. Моя работа — служение. Мой покровитель — наместник Бога на земле. Моя золотая клетка — спасение для души. Любая мысль о свободе — прямой путь в ад.
Я медленно поднял голову. Бушующий внутри огонь не должен был отразиться на лице. Нужно было дать ему то, чего он ждал. Нужно было завершить этот спектакль.
Я включил «Гришку»: напуганного, раздавленного мальчишку. Губы пришлось заставить дрогнуть, голосу — придать трепет кающегося грешника. Каждая мышца на лице протестовала против унизительной роли, но этот спектакль, дававшийся с таким трудом, я довел до конца.
— Благодарю за наставление, отче, — прошептал я, снова утыкаясь взглядом в пол. — Я… я не думал об этом. Буду молить Бога, чтобы он дал мне сил и разумения… служить верой и правдой моему благодетелю, князю, и через него… всему Отечеству.
Наживка была проглочена. Я почти физически ощутил, как натянулась леска. Он был уверен, что поймал рыбу, не догадываясь, что сам только что угодил на крючок. Увидев то, что хотел — талантливого, но простодушного дикаря, которого легко контролировать, — он остался доволен своей работой. Моя покорность стала для него лучшим подтверждением его собственной силы.
— Иди с миром, сын мой, — произнес он уже совсем другим, потеплевшим тоном. — И помни мои слова. Смирение — лучшая оправа для таланта. И еще… Не забывай ходить в церковь.