И тут его прорвало. Откинув голову, он громко расхохотался, искренне и от души.
— Дьявол! — выдохнул он, отсмеявшись, и надел перстень на палец. Камень тут же впился в тусклый свет мастерской и ответил новой вспышкой огня. — Ты действительно дьявол!
Он подошел ко мне и с силой хлопнул по плечу.
— Ты получишь свой сарай на Невском, дьявол! — проревел он, любуясь своей рукой. — Не зря я вожусь с этим купчишкой! Завтра же вытрясу из него последнюю расписку! Считай, что он твой! Но… — он вдруг посерьезнел и впился в меня взглядом, — ты ведь понимаешь, что теперь тебе придется сделать еще один такой? Для Государя. И он должен быть… лучше. Сумеешь? Или ты что-то лучше придумал?
Он не ждал ответа. Это был риторический вопрос. Развернувшись, он почти выбежал из мастерской, спеша явить миру свое новое сокровище.
Оставшись один, я подошел к окну и посмотрел во двор, где удалялась его фигура. Он думал, что купил себе славу. Какая глупость. Он всего лишь стал первым носителем моей рекламы — моей визитной карточкой.
Можно было бы сказать, что дверь в новую жизнь была открыта, но это не так. Я просто вышиб эту дверь ногой.
Глава 18
Интерлюдия
Октябрь 1807 г.
Неделю назад, Дворец Оболенских
Щелчок захлопнувшейся двери отрезал князя Петра Оболенского от мира, где ему только что вежливо, но бесповоротно указали на его место. Он только что прибыл из Гатчины, проводил этого мальчишку в мастерскую и услышал от него вызов, сомнение в его силах выполнить волю императрицы. Неужели он дьявол? В давящей тишине он замер посреди комнаты, глядя в никуда. По венам вместо крови разливалось бессильное бешенство. Шелковый галстук, казавшийся верхом элегантности, теперь душил, и князь одним яростным движением сорвал его с шеи, швырнув на резную спинку кресла. Следом на темную полировку стола упали перчатки — два скомканных белых пятна.
— Ваше сиятельство?..
Резко обернувшись, Оболенский увидел в дверях своего камердинера, старого Захара, согнувшегося в подобострастном поклоне. В руках тот держал серебряный поднос с графином и бокалом.
— Вон, — выдохнул князь. Голос сел, превратившись в хрип.
— Но доктор велел… капли…
— Я сказал — вон! — рявкнул Оболенский, и Захар, пятясь, бесшумно испарился, притворив за собой дверь.
Оставшись один, князь прошел к столу и плеснул себе в бокал вина. Рука дрогнула — темно-рубиновая жидкость выплеснулась на бумаги. К черту. Одним глотком он осушил бокал, но вино не согрело. Унижение, пережитое в Гатчине, было слишком свежим, слишком едким. Его, князя Оболенского, отчитали, как мальчишку. Выставили из салона, словно лакея, чтобы остаться наедине с этим… этим самородком. Его собственным протеже. Найти сокровище, принести его к трону — и в итоге самому оказаться за дверью, как ненужный посредник.
Он заставил себя остановиться. Он свалился в массивное вольтеровское кресло, впился пальцами в подлокотники, обтянутые потрескавшейся кожей, и попытался выровнять дыхание. Хватит истерик. Истерики — удел женщин и проигравшихся в пух и прах юнцов. Поражение? Да. Однако еще не конец игры.
Закрыв глаза, он принялся прокручивать в памяти каждую деталь. Приказ императрицы найти для Григория мастерскую… Это изощренное, в ее стиле, наказание. Она надела на него ошейник и указала направление. Дать мальчишке сырой подвал — и прослывешь мелочным глупцом. Провалить вовсе — станешь посмешищем. Его звезда, так ярко вспыхнувшая вчера, рисковала потухнуть, не успев разгореться. Она так хотела показать, что не стоит зазнаваться?
У него был и другой путь. Что, если не просто выполнить приказ, а превзойти его? Провернуть нечто дерзкое, невозможное, превратив это унизительное поручение в свой новый триумф? Тогда он вернет себе лицо — докажет, что способен на то, что не по плечу никому другому. Покажет ей, что его унизили зря. Глядишь, и обратит внимание на него, как на князя, а не мота.
Его блуждавший по потолку взгляд сфокусировался, упав на тонкую кожаную папку на краю стола. «Дело купца Елисеева». Пару недель назад он затребовал ее у своего стряпчего из праздного любопытства, которое теперь могло стать его главным оружием. Он хотел прикупить себе это здание, как и большинство людей столицы, вот только цена была несоразмерная. Дурень этот купчишка.
Князь протянул руку, открыл папку. Сухие строки отчетов, расписок, долговых обязательств. Елисеев, вложивший все состояние в постройку колоссального магазина на Невском, теперь сидел на руинах своей мечты. Для всего Петербурга — анекдот, памятник купеческой глупости. А для Оболенского…