Мой взгляд скользнул выше, к его холеным рукам, с гладкой кожей и идеально ровными ногтями. Пальцы медленно перебирали темные, отполированные до матового блеска костяшки четок, однако на безымянном пальце правой руки темнел массивный старинный перстень. Камень в нем был глухим, почти черным, как кусок антрацита.
Невыносимую тишину разорвал скрип паркета за спиной.
— Ваше высокопреподобие, снова за работой? Просвещаете заблудшие души?
Сухой, чуть насмешливый голос с четкими, рублеными интонациями заставил меня обернуться. К нашей уединенной нише стремительной походкой приближался высокий, худощавый человек в строгом статском мундире. Огромный, выпуклый лоб мыслителя, глубоко посаженные, пронзительные глаза, сканирующие насквозь, и тонкие, плотно сжатые губы. Вокруг него прошел шепоток и я услышал фамилию.
Михаил Михайлович Сперанский. Главный архитектор реформ, мозг и воля Императора. Вся приемная почтительно расступалась перед ним, как вода перед ледоколом. Игра с архимандритом мгновенно потеряла всякое значение.
Появление Сперанского разрушило хрупкое равновесие нашего поединка с церковником. Архимандрит мгновенно сменил маску: его лицо стало благостным ликом духовного пастыря. Начиналось представление для нового зрителя.
— Иногда души оказываются более просвещенными, чем можно ожидать, Михаил Михайлович, — голос Феофилакта сочился медом, но я-то уже научился различать в этом меде привкус яда. Плавно переведя взгляд на меня, он добавил: — Позвольте представить — мастер Григорий, автор того самого письменного прибора, что так восхитил Ее Величество.
Когда Сперанский повернулся, его цепкий взгляд впился в меня — взгляд человека, привыкшего видеть не то, что ему показывают, а то, что пытаются скрыть. Он смотрел не на сюртук или ларец в моих руках — смотрел прямо в глаза. Захотелось поежиться, но я заставил себя стоять прямо. Нет, надо что-то делать с рефлексами этого организма.
— Ах, так это вы! — в его деловом голосе прозвучал неподдельный интерес. — Наслышан, много наслышан. И не только от нашего любезного князя Оболенского, который готов трубить о вашем таланте на каждом углу.
Сделав паузу, он достал из кармана простую серебряную табакерку. Неторопливо постучал по крышке, открыл. Аромат дорогого вирджинского табака на мгновение перебил запах воска и пыли.
— Мне о вас с большим восторгом писал господин Боттом с Петергофской гранильной фабрики.
Боттом.
В голове мгновенно вспыхнула картина: огромный цех, глыба яшмы с роковой трещиной и лицо управляющего, на котором изумление боролось с восторгом. Так вот оно что. Когда я из чистого профессионального азарта, помог ему, не в силах стерпеть вида нерешенной инженерной задачи, думал, что решаю головоломку, а оказалось — сдавал экзамен. И не кому-нибудь, а главному реформатору Империи. Управляющий фабрикой, напрямую подчинявшийся Кабинету, очевидно, настрочил подробнейший рапорт и о моей идее с вазами, и, что важнее, о чертеже нового камнерезного станка. И этот рапорт лег на стол человеку, который больше всего на свете ценил именно такие прорывные решения. Мир оказался не просто тесен. Он был пронизан невидимыми нитями. Я, сам того не ведая, дернул за одну из них, заставив вибрировать всю паутину.
— Господин Боттом пишет, — продолжил Сперанский, закладывая щепотку табака, — что вы мыслите категориями… механики, а не простого ремесла. Это любопытно. Вы обучались этому?
Вопрос был задан как бы между делом, но как-то с подвохом. Феофилакт тоже замер, внимательно прислушиваясь — для него мой ответ был бы подтверждением либо божественного дара, либо дьявольского наущения.
— Я учусь у камня и металла, Михаил Михайлович, — осторожно подбирая слова, ответил я. — Они лучшие учителя: не прощают ошибок и требуют точности. Расчет — это просто способ избежать лишней работы и не испортить материал.
Сперанский усмехнулся, закрывая табакерку с сухим щелчком.
— Расчет, избегающий лишней работы… — задумчиво повторил он. — Это, молодой человек, и есть основа любого здравого управления.
Он говорил так, словно мы с ним были одни, словно влиятельный член Синода был деталью интерьера.
— Я много думаю об организации промышленности в России, — продолжил он, пряча табакерку. — Нам не хватает не столько рук или природных богатств, сколько именно этого — здравого понимания вещей. Мы пытаемся строить корабли дедовскими методами и лить пушки на глазок. А вы, как я погляжу, предпочитаете точность. Это… похвально. И очень своевременно.