За массивным письменным столом, где вместо государственных бумаг лежали аккуратные стопки счетов Воспитательного дома, сидела Мария Фёдоровна. При виде меня она подняла голову, озарив лицо теплой, ободряющей улыбкой. Рядом с ее рукой стоял мой письменный прибор, и солнечный луч, играя на малахитовой поверхности, зажигал в нем глубокие искры. Он был здесь дома.
Но Вдовствующая Императрица была не одна.
У центрального окна, в контражуре, спиной к ослепительному свету, стоял мужчина. Высокий, стройный, в простом темно-зеленом военном сюртуке без эполет и орденов. Он держал тонкую фарфоровую чашку и молча смотрел на меня. Лицо в тени казалось неживым, высеченным из слоновой кости, но я узнал его мгновенно. По высокому, чистому лбу. По характерной линии упрямого подбородка. По той ауре абсолютной, врожденной власти, которая заполняла собой все пространство, заставляя даже солнечный свет казаться лишь частью его свиты.
Император Александр I.
Глава 24
Фигура у окна притягивала взгляд. Император. Руки сами сжимались в кулаки, ноги подгибались — хотелось врасти в ковер, стать незаметным. Гришка. Отвести бы взгляд, но он сам соскользнул на каминные часы.
Бреге. Золотой корпус с гильошем, эмалевый циферблат. Такие стоят как половина Невского проспекта. Звягинцев.
Да что ж за рефлексы у этого тела?
Сделав шаг вперед, я поклонился — заскрипели новые сапоги. Ладонь, сжимавшая палисандровый ларец, из ледяной и влажной стала сухой. Страх испарился, вытесненный профессионализмом. Я на работе.
— Ваше Императорское Величество, — голос прозвучал с хрипотцой. Повернувшись к окну, я повторил: — Ваше Императорское Величество. Позвольте представить вам итог моих размышлений.
Ларец лег на стол, и щелчок замка прозвучал в тишине неприлично громко. Внутри, на черном бархате, покоилась тяжелая, монолитная печать. Едва я взял ее, холод металла привел мысли в идеальный порядок.
— Я думал о двойственной доле правителя, — начал я. Формально обращаясь к Марии Фёдоровне, каждое слово я нацеливал на темный силуэт у окна.
Подойдя к окну, я подставил камень под чистый, беспощадный дневной свет.
— При свете дня Государь — Строитель. Его удел — творить мир, даровать законы. — Я повернул печать. — И камень вторит ему. Он зелен, как надежда. А золотая нить — лишь напоминание о том, что даже самый прочный мир построен на залеченных ранах прошлого.
Александр вышел из тени, его лицо было хорошо видно. Непроницаемое. Он смотрел на резьбу с холодным вниманием коллекционера, оценивающего очередной артефакт, — анализировал.
— Но мир хрупок, — продолжил я, отходя к камину, где в бронзовом канделябре плясало пламя. — И тогда правитель откладывает перо и берет в руки меч.
В дрожащий свет свечи я внес печать.
И камень закричал.
Зелень умерла, сменившись густым, багровым огнем. Сцена мира обратилась в сцену войны. Золотая нить стала кровавым шрамом.
В кабинете воцарилась тишина. Мария Фёдоровна смотрела на чудо с тихим восторгом — свою аллегорию она получила. Однако я еще не закончил.
Медленно повернувшись к Императору, я вновь склонил голову.
— Ваше Императорское Величество, — заставил я голос звучать твердо. — Этот уральский самоцвет уникален. Прежде он не имел имени. Я осмелился… дать ему имя, в честь того, кто ныне ведет Империю. Я назвал его… «александрит».
Я создал новый минералогический вид и присвоил ему высшую пробу — имя Императора. Это была огранка не кристалла, а самой Истории. Да простят меня финский минеролог, открывший его и племянник нынешнего царя, в честь которого был назван он в моем времени.
Император замер. Фарфоровая чашка в его пальцах звякнула о блюдце. Медленно, с почти неслышным стуком, он поставил ее на подоконник. Маска холодного самообладания сползла, и на мгновение под ней проступило удивление. В его взгляде было какое-то восхищение, будто он смотрел на единственного человека, который понял его без слов.
Он подошел к столу и протянул руку. Я вложил печать в его ладонь. Он не смотрел на камень — он смотрел на меня.
— Это… — он начал и осекся, подбирая слова. В его голосе зазвучали почти человеческие нотки. — Это дерзко, мастер. Невероятно дерзко. Вы заглянули туда, куда не принято заглядывать.
Он повертел печать, наблюдая за игрой цвета.
— Вы говорите о двойственности… — задумчиво произнес он, больше для себя, чем для нас. — Вы правы. Иногда приходится платить кровью за право строить.
Подняв на меня потеплевшие глаза, он сказал: