— Вы правы, матушка, — сказал он, чуть склонив голову. — Мастер получит все необходимое.
Он снова посмотрел на меня. Ждал ответа.
Я сделал глубокий вдох. Надеюсь, я об этом не пожалею.
— Для меня будет честью послужить России, Ваше Императорское Величество. Я принимаю этот вызов.
Мой ответ был дан. Казалось, на этом все и закончится: меня вежливо проводят, оставив один на один с невозможной задачей. Но Мария Фёдоровна не спешила. Отойдя к своему столу, она смерила меня взглядом, который из почти теплого вновь стал острым.
— Государь, — произнесла она, обращаясь к сыну, но каждое слово летело в меня. — Я разузнала кое-что. Мастер Григорий, хоть и обладает гениальным талантом, по своему положению — всего лишь мещанин. Бывший подмастерье. Его талант связан по рукам нашими же уставами, — продолжала императрица, не замечая бури в моей голове. — Это несправедливо. И, — она сделала акцент, — это невыгодно для казны.
Мещанин… Мещанин? В смысле? Звягинцев, ты гений механики и полный кретин в юриспруденции этого века. Строил планы, рисовал чертежи своей «империи», не удосужившись прочитать простейший свод законов! Думал, достаточно купить здание, как в двадцать первом веке, где любой мог зарегистрировать ООО за полчаса? Наивный дурак. Уже видел в мечтах вывеску со своим именем, а по факту — не имел права даже нанять подмастерье без разрешения какого-нибудь вшивого цехового старосты.
Холодный пот прошиб мгновенно. Оболенский. Он-то, в отличие от меня, все это прекрасно знал. С улыбкой наблюдал, как я вкладываю все деньги в этот «сарай на Невском». Ждал. Ждал, когда я, как слепой щенок, уткнусь в стену уставов и регламентов, чтобы явиться спасителем. Моим «благодетелем». Решил бы все проблемы «одним звонком», накинув на меня новую, уже неразрывную цепь долговых и моральных обязательств. Хитер, чертяка. Расставлял капканы на годы вперед.
Погруженный в свои мысли, Александр нахмурился. Теперь он смотрел на меня, но видел уже бюрократическую помеху на пути к своей гильоширной машине. Подняв руку, он щелкнул пальцами, и из-за портьеры бесшумно выскользнул секретарь.
— Подготовить указ, — диктовал Александр, и его слова падали в тишину, как удары молота, кующего мою новую судьбу. — «Именным Высочайшим повелением, ввиду особых заслуг перед отечественной промышленностью, мещанину Григорию…»
Александр запнулся, и впервые за весь разговор в его взгляде появился простой человеческий вопрос.
— Григорию… как по батюшке, мастер?
Отчество. Простое слово, которого у меня не было. Пантелей… Всплыло из глубин Гришкиной памяти. Имя, которое дядька иногда поминал в пьяном угаре.
— Сирота я, Ваше Императорское Величество, — выдохнул я. — Смутно помню только, что отца Пантелеем звали.
— Итак, мещанину Григорию Пантелеевичу даруется право на ведение мануфактурной и торговой деятельности по первому купеческому разряду. Без уплаты гильдейских взносов сроком на десять лет.
Да уж… Десять лет налоговых каникул под личным патронажем царя. Не указ — инверсия. Переворот всей социальной пирамиды, совершенный ради одного человека.
— А также, — добавил император, — выдать ему личный патент на звание «Мастера точной механики и ювелирных искусств». Оный патент дает все права и привилегии, минуя цеховые уставы и регламенты. Отныне он подчиняется непосредственно Кабинету Его Величества.
Пока секретарь скрипел пером, я осознавал, что больше не мещанин, не ремесленник. Я стал явлением. Отдельным, уникальным статусом, выведенным за рамки всех правил.
Мария Фёдоровна наблюдала за этой сценой, не выказывая эмоций.
— А расходы, понесенные князем Оболенским на содействие таланту, — добавила она, ее голос сочился медом, — несомненно, будут учтены при рассмотрении его прошения о следующем чине.
Какая женщина. Откупилась от Оболенского его же собственной валютой — тщеславием. И этим тонким жестом окончательно разорвала нить, связывавшую меня с князем.
Секретарь подал бумагу на подпись. Александр взял перо, обмакнул его в мою чернильницу и поставил размашистый, летящий росчерк.
Все.
Мне даровали свободу, которую, как оказалось, никто и не отнимал.
Мне даровали право быть собой и строить свою империю, не оглядываясь на цеховых старост и княжеские капризы.
Когда за спиной закрылась тяжелая дверь, отсекая мир абсолютной власти, я застыл. Ноги стали чужими, ватными, а шум приемной отдалился, превратившись в гул прибоя. В руках — два мешка с золотом. Не верилось. Все? Вот так просто? Один указ — и ты уже не безродный мещанин, а… кто? Григорий Пантелеевич. Мастер точной механики. Захотелось рассмеяться. Идиотская, нелепая, прекрасная жизнь.