Шанс представился через два дня. Поликарпов, мучаясь животом после очередной пьянки, послал меня в аптеку за касторовым маслом. В аптеке, пока провизор отмерял мне снадобье, я глазами пожирал его полки. Вот они. Ряды склянок с тинктурами, увенчанные массивными, гранеными пробками из богемского хрусталя. Одна из склянок стояла на самом краю полки. Я, хотел купить склянку, но случайно пошатнувшись, задел стеллаж. Какой-то закон подлости. Склянка упала и разбилась.
Аптекарь разразился руганью, влепил мне подзатыльник, от которого я суме увернуться и выгнал вон, вычтя стоимость лекарства из денег, что дал мне Поликарпов. Вот ведь непруха. От затрещин уклоняюсь, а просто тыкнуть в нужный предмет не смог. Это все из-за слабости организма. От недоедания.
В любом случае я уходил победителем. В моем кулаке были зажаты два сверкающих осколка пробки — идеальный кусок флинта для моей второй линзы. Дома меня ждала взбучка от Поликарпова за недостачу, но это была ничтожная цена за такой трофей.
Вторая проблема — абразивы. Для шлифовки и полировки стекла нужны были порошки разной зернистости. Купить их я не мог. Значит, нужно было сделать. Грубый абразив — просеянный через тряпицу речной песок. Средний — печная зола. А вот с финишным пришлось повозиться. Я набрал осколков старого красного кирпича, который заприметил ранее, растолок их в пыль, а затем применил технологию, известную еще древним мастерам — отмучивание. Я развел полученную пыль в ведре с водой и дал ей отстояться. Крупные, тяжелые частицы быстро осели на дно. А самая мелкая, почти невесомая взвесь еще долго мутила воду. Я осторожно слил эту мутную воду в другую посудину и дал ей полностью высохнуть на солнце. На дне остался тончайший слой идеально однородного, микроскопического абразива. Мой собственный полирит.
Третья проблема — станок. Руками выточить линзы с нужной сферической поверхностью было невозможно. И снова решение нашлось прямо под носом. В самом темном углу сарая, заваленная хламом, стояла старая, сломанная самопрялка. Наследство от покойной жены Поликарпова. Ее колесо, педаль, шпиндель — это была идеальная основа для примитивного шлифовального станка.
И, наконец, четвертая, самая сложная задача, которая заставила меня пересмотреть весь проект. Склейка. В моем мире для этого использовали канадский бальзам. Здесь его не было. А создать оптически чистый клей в этих условиях было невозможно. Любая смола, очищенная на коленке, дала бы пузыри и муть, которые уничтожили бы всю работу. Тупик? Нет. Научная задача. Если нельзя склеить, значит, нужно обойтись без клея.
В моей голове родилось еще более дерзкое решение. Несклеенный дублет с воздушным зазором. Две линзы, крон и флинт, не соприкасаются. Они устанавливаются в одной оправе на строго рассчитанном, минимальном расстоянии друг от друга. Это было на порядок сложнее. Теперь мне нужно было выточить две идеальные линзы и создать для них прецизионную оправу, которая будет удерживать их соосно, на расстоянии в десятые доли миллиметра друг от друга. Это была задача уже не оптика, а микромеханика. Но именно это и было моей сильной стороной.
К концу второй недели охота была закончена. У меня было все. Два осколка разного стекла. Три вида абразива, от грубого до тончайшего. И четкий, усложненный, но технологически безупречный план. Все это было спрятано в разных тайниках. Поликарпов жил и спал на пороховой бочке моих секретов, даже не подозревая об этом. Я был готов начать главный процесс. Превращение мусора в чудо. Превращение знаний в материю.
Ночь. Самое глухое время, когда Петербург, уставший от дневной суеты, затихал, погружаясь в вязкую, беспокойную дрему. Для меня это было единственное время, когда я мог быть собой. Когда спал мой тюремщик, Поликарпов. Его пьяный, прерывистый храп, доносившийся из-за дощатой перегородки, был для меня сигналом к началу священнодействия.
Я двигался беззвучно. Сначала — подготовка. Я бесшумно перетащил в центр сарая, под тусклый луч лунного света, мою главную машину — отремонтированную самопрялку. За несколько ночей я превратил ее из рухляди в прецизионный (по меркам этого времени) станок. Я укрепил станину, смастерил из пропитанных жиром деревянных втулок подобие подшипников, чтобы убрать биение шпинделя, и приладил на него идеально ровный деревянный диск.
Первым делом — расчеты. Моим пергаментом стала старая, закопченная доска, а карандашом — уголек из остывшего горна. Я присел на корточки. На доске начали появляться цифры и формулы. Я рассчитывал профиль асферической линзы. Это была вершина оптического искусства, задача невероятной сложности. В отличие от простой сферы, асферическая поверхность имела разную кривизну в центре и по краям. Такой профиль позволял одним махом убить двух зайцев: избавиться от сферических искажений, давая резкую картинку по всему полю, и заодно скорректировать астигматизм этого тела. Лупа, настроенная идеально под мой глаз. Мое личное, уникальное оружие.