Учитель пожал плечами:
— Трусость и героизм не совмещаются.
Митя виновато сел.
На перемене Костя сказал ему:
— Если трус совершил подвиг, то человека этого зря считали трусом.
Митя прошептал чуть слышно:
— Спасибо.
Кажется, Костя понял Митю. Отвел в сторону:
— Подвиги бывают разные. У тебя очень хорошо устроена голова. Закончишь институт, а еще лет через пять, глядишь, профессором станешь…
Митя смотрел широко открытыми голубыми глазами: но нет, Добрынин говорил серьезно. Да и не мог он пошутить вот так…
Митя повторил:
— Спасибо. — Запрокинул голову, словно увидел что-то на потолке, доверительно вздохнул: — Только знаешь, я никогда не буду профессором.
— Будешь, — сказал Костя.
— Нет, — тихонько вздохнул Митя. — Для этого нужно хорошее здоровье и просто срок. А с моей болезнью средняя продолжительность жизни… — помолчал, оглянулся по сторонам: — Знаешь, мне ведь очень мало осталось.
Косте сделалось страшно: Митя знает свой срок. Никогда не будет ни солдатом, ни профессором… Ничего не сумеет. Потому что — срок…
И Костя оглушенно подумал, как много надо мужества иногда, чтобы просто жить.
Тогда они вышли из школы вместе. Митя сказал:
— Я завидую всем.
— Всем — это ты зря, — сердито возразил Костя.
— Всем, — повторил Митя. — Кто воюет иль работает. А я — что? Я не могу ничего.
Остановились. Митя ждал. Он хотел, чтобы Костя сказал, посоветовал…
А Костя ничего тогда не сказал.
Сейчас хотел рассмотреть Митино лицо, увидеть глаза… Но было совсем темно.
— Костя, ты был за Мечеткой? — тихо спросил Митя. — Мне сказали — ты был…
— Был, — тоже тихо, словно чего-то боясь, ответил Костя.
— Ты стрелял? — Митин шепот оборвался, точно мальчик задохнулся, боясь произнести еще одно слово. Но тут же хлебнул воздуха, толкнул Костю жесткой грудью. — Ты убивал?
— Не знаю, — сказал Костя. — По-моему — да. Я хорошо стреляю.
Митя обхватил Костю за шею худыми, слабыми руками, дохнул в лицо:
— Какой ты молодец! Я всегда считал тебя настоящим парнем. А я… Ты знаешь, я ничего не могу. У меня просто нет сил. Я ненавижу себя! — выкрикнул Митя и забился, задрожал в беззвучном плаче. Но тут же отпрянул, сказал ясным, чистым голосом: — Но чего-нибудь все-таки сумею. Я уже решил…
Но что именно решил, Митя не сказал.
— Костя! — опять крикнул, позвал Степан Михайлович.
— Иди, — вздохнул Митя, — я подожду тебя на этом месте. Я видел вашу лодку и как тонула баржа… Я буду ждать.
Костя вырвал из земли якорную лапу, спросил:
— Ты с кем сейчас? Отец-то жив?
Мотор заработал, зарокотал… Костя уперся… Слышал, как Митя сказал:
— Я теперь один живу.
Лодка развернулась круто, взяла на островной песчаный мыс, что угадывался в темноте серым лезвием. Этот мыс не минуешь, немцы вешают над ним «фонари».
А сейчас? Повесят иль не повесят?
Костя оглянулся, но Митю не увидел. Каменное крутоярье поднималось над Волгой неприступно, словно крепостная стена; когда небо вспыхивало, озарялось огнем, проступали бастионы, башенки, бойницы… Днем все это обретает свои настоящие формы, свой цвет: глыбы серого песчаника, трансформаторная будка, кирпичная труба с закопченным верхним концом… Днем будут видны оборванные провода, прилепленные к стене батареи парового отопления, разбитая купальня и норы — убежища в каменном яру… Это снаружи нора, а внутри — хоть машины загоняй — склады, штабы, медицинские пункты. Днем все обретает свои размеры, свою окраску, станет, как есть: и окровавленные бинты на дороге, и свежая пробоина в борту… А сейчас все окутано, прикрыто полуночной темнотой, все непохоже.
Только вот повесят немцы «фонарь» или не повесят?
Лодка идет ровно, легко. Хоть и взяли семерых, а все-таки легче, нежели тогда, когда везут боеприпасы. Один раненый стонет. Костя уже знает, что это не самый тяжелый из тех, кого везут. Самые тяжелые молчат. Раненый просит:
— Пить… Дайте пить.
Костя черпает жестяной консервной банкой, нагибается, отыскивает:
— Где ты? Держи.
Горячие корявые пальцы судорожно схватили Костину руку, стали поспешно перебираться к банке.
— Вот спасибо, вот спасибо, — повторял раненый. — А то у воды — без воды…
И затих, стал пить. Было слышно, как постукивают зубы о жестянку.
Другой спросил:
— Косу не миновали? Мы, пока ждали, нагляделись… Он, паразит, все время караулит на этой косе.
И словно кликнул, позвал: над головой в темноте послышалось прерывистое гудение чужого самолета. Упала, повисла холодная звезда, залила жутким стылым светом песчаную отмель и желкнущий лес… Сделалось видно, как рябит и вскипает стремнина, как суводит настырная вода, гоняет по кругу обломок доски, раскрытый чемодан и нетающую пену.