На рассвете, когда батальон построился и младший лейтенант Агарков доложил об этом, Андрей признался Нюре:
— Мне так хочется встретиться с вами еще. Вот только загадывать сейчас нельзя.
Батальон выходил за околицу, Нюра и Андрей все еще стояли. Она сказала:
— Вы знаете, у меня ничего еще не было. Ну вот совсем, совсем… Только в школе, в седьмом классе, один мальчишка записки мне писал, — подняла голову, придвинулась вплотную. Андрей увидел широко раскрытые, налитые то ли ужасом, то ли мольбой глаза… И слезинку на щеке… — Я буду вас ждать. До конца войны. Ладно? Только скажите, ладно? Я буду ждать. И буду думать о вас. Каждый день. А вы, когда кончится война, придете. Ладно? Только вы не забудьте…
Андрей взял ее за плечи… Кажется, он зажмурился — боялся вымолвить слово…
Нюра обхватила его, обняла… Стала горячечно целовать. Шептала невнятные слова и все целовала, целовала…
Через час, через день, много дней спустя, вплоть до нынешнего, вспоминая Нюру, Андрей не мог бы сказать, красива она иль не красива… Просто не встречал еще такой, временами думалось — не встретит. Не знал ни адреса, ни фамилии. Но за четыре месяца написал десять писем. Все десять лежали в планшете. Никому из бойцов не пришло бы в голову, что капитан Веригин в минуты отдыха мысленно читает воображаемые письма от девушки, с которой просидел на крыльце одну ночь, какие ласковые, нежные слова говорит он ей…
Наученный войной, капитан Веригин не загадывал даже на завтра, но в самом дальнем, в самом потаенном уголке держал твердое решение увидеть Нюру. И не просто увидеть, а встретиться, обнять, расцеловать… Он никуда не отпустит ее, никому не отдаст. Она первая поняла его и поверила…
Выдавались минуты — хотелось поговорить с кем-нибудь, рассказать, как оно случается… Но разве поймут? Считал — не поймет ни один человек.
Нюра была его тайной.
Сейчас Веригин глянул на Коблова и как-то сразу решил, что вот этому при случае можно рассказать… Зачем он явился?
В тесном каземате тускло горел фитилек. Было душно, воняло керосином. Коблов загородил собой узкую дверь, полстены заняла густая тень. Он оставался точно таким же, как в тот памятный день, когда добирались в полк. Все такой же медлительный, спокойный, смотрел уверенно, твердо и безбоязненно. Ни разу не отлучился с передовой и ни разу не был ранен. Везучий, что ли?..
Веригин послушал, как рвутся немецкие мины, как вздрагивают, шевелятся каменные стены, спросил:
— Ты зачем?
— Разрешите доложить… От командира роты — связным, товарищ комбат. Слышны танковые моторы. Командир роты считает, что на участке нашего батальона немцы не пойдут, правее пойдут, а то — левее…
Капитан Веригин мысленно посмотрел на свою позицию оттуда, с бугра, откуда засыпа́ли его минами, и решил: обойдут. Попытаются уничтожить фланговым огнем. А помощь ждать — откуда? Сзади — Привокзальная площадь, улица Гоголя… До Волги — полкилометра.
Измученно поднялся, спросил:
— Разведчики, значит, не вернулись?
Коблов наклонил большую голову.
— Не вернулись, товарищ комбат, — сказал он сумрачно. Помолчал, послушал, как догоняют друг друга минные разрывы, прибавил: — Похоже, обнаружили их…
— В роте большие потери?
Коблов помялся:
— Кто его знает. До полуночи, кажись, все были целы, а теперь — не знаю. Мы, товарищ комбат, окопались метрах в тридцати от немцев, не больше. Мины кладут позади, ближе боятся — не угодить бы в своих… Если только ручные гранаты… Так ведь сплошных окопов нет, куда станешь кидать? Этак гранат не настачишься. Наши сидят под вагонами в ямках… Я считаю, как у Христа за пазухой.
Коблов говорил тихо, а руки его беспокоились, что-то искали, щупали фуфайку…
— Ты что? — спросил Веригин.
— Просьба у меня, товарищ комбат. — Коблов попробовал улыбнуться. Но улыбка не вышла, губы повело точно судорогой: — Разрешите мне на водокачку… Вечером, на закате.
Веригин удивился:
— Это зачем?
— Может, село свое увижу. Если на закате, да в бинокль… Думаю, можно увидеть.
— Далеко?
— Километров тридцать.
Веригин мотнул головой:
— Не увидишь.
Но Коблову очень хотелось посмотреть в сторону родного села, из которого ушел на второй день войны, которое видел во сне… Потоптался на месте, шагнул вперед:
— Разрешите, товарищ комбат. Мне надо увидеть. За Волгу я не пойду, если даже прикажете.
Капитан Веригин смотрел на него снизу вверх: громадный, кряжистый, затверделый… Словно дубовая стволина — ни мороз, ни зной, ни топор не берут. Вспомнил голый кремнистый бугор; кинжальный огонь немецких пулеметов; развороченные окопы и блиндажи в двадцати километрах от Харькова; неприбранные убитые на задонском плацдарме; танки на бросок гранаты у высоты с отметкой 137… Этот солдат был везде. И сейчас вот он, в самой середке…