— Уберите руку! Я не позволю!..
— И я не п-позволю, — спокойно сказал комиссар. — Не п-позволю мешать капитану В-веригину.
И полковник Добрынин с изумлением подумал, что комиссар прав: слишком часто начальство мешает командирам своим присутствием, а то и просто участием.
Капитан Веригин лежал. Видел каменные стены и серое облако на синем небе, раскиданный асфальт. Винтовка и автоматный диск. Слышал, как работают пулеметы Грехова. А немцы, невредимые, словно заколдованные, мели свинцом.
Командир полка и командир дивизии смотрели на площадь, все видели, все понимали. И генерал Жердин… Сидел за столом, трудно дышал в телефонную трубку: возьмут или не возьмут?
И в Ставке ждали. Генералы, облеченные огромной властью, умеющие, понимающие, знаменитые, не видели ни Сталинграда, ни Привокзальной площади, ни взломанного асфальта… Они не видели, не знали, да и никогда не узнают ни капитана Веригина, ни лейтенанта Агаркова, ни Шорина с Анисимовым… Однако надеялись, ждали. Им было известно, что центр города обороняет дивизия полковника Добрынина, удержит иль не удержит вокзал — дивизия. В доклады, сводки не попадет даже командир полка. О днях и ночах Сталинграда станут потом говорить, писать, это время сделается предметом пристального изучения, но, какими правильными ни будут обобщения, выводы, заключения, никакой ученый не расскажет, не поведает людям, что было на сердце, в душе капитана Веригина, Мишки Грехова, Семена Коблова… Что переживает, чувствует человек, когда до смерти остается всего один шаг?
Об этом знает только тот, кто побывал у смерти на краю.
Капитан Веригин чувствовал, что наступил решающий момент. И полковник Добрынин понимал, и комиссар Забелин…
Но умереть иль взять вокзал должны были солдаты первого батальона триста тринадцатого полка.
Подняться первым должен капитан Веригин.
Пули цвиркали, тянули свой смертный высвист над самым ухом. Веригин ощущал летучий свинец каждым нервом, обнаженным и болезненным. Вдруг почуял нездешний, чужой запах… Показалось — пахнет чужой одеждой, чужой амуницией, кухней… Ну да, гороховая похлебка.
Зародилось, в один момент разбухло отвращение, залило голову и грудь. Не знал, не помнил, что принес эти запахи из короткой рукопашной на вокзале полчаса назад; почудилось — отвратительным, чужим, ненавистным тянет над асфальтом.
Немцы. В двадцати шагах. Пришли… А он, капитан Веригин, ничего не может сделать!.. Он не смеет подняться.
По каске ударили тупо и больно. Под ложечку плеснуло холодом, укололо тонко, противно. Подтянул ногу, ощутил холодную жесткость под коленом…
— Р-рота-а!..
Ни асфальта под ногами, ни огненных трасс… Только короткая вспышка огня от ручной гранаты под самой стеной да резкий, как удар железа, клич:
— Бей!
Автоматная очередь возле самого уха. Кто-то грузно упал… Капитан Веригин кинул в окно гранату, она взорвалась неожиданно громко. Взрыв повторился, еще и еще. Ухватился за нижний край оконного проема, заскреб сапогами. Подтянулся…
— Вперед! Вперед!
Кто-то поддержал снизу, стал пихать. Андрей перекинул ногу, свалился вниз. Кинул вторую, последнюю гранату. При мгновенной вспышке увидел чужое лицо, разинутый рот…
— А-а-а!..
Перехватил автомат за ствол, размахнулся.
Он не почувствовал удара. Размахнулся еще раз…
Торопливо, словно бегом, рвались гранаты, огонь выхватывал, на одно мгновение освещал людей. Они что-то кричали, стреляли… Веригина ударили по каске. Голова раскололась от боли, подломились колени. На него наступили. Кто-то стонал, рыдающим голосом повторял, все повторял: «Майн Готт, майн Готт…»
Капитан Веригин уже слышал эти слова. Но где?
— Нихт шиссен!
И это было. Только где было?
Рядом говорили по-русски и по-немецки. Тихо, мирно… За столом. Ну да, за столом. Обедать сели. Суп гороховый и суконная шинель. А ранцы у них из телячьей кожи. Удобные ранцы. И сапоги хорошие. В ранце у каждого сумочка, а в ней — сапожный крем и щетка. Аккуратный народ, ничего не скажешь. У командира роты лейтенанта Вульфа в кармане нашли вафельную бумажку, чтобы, значит, со всеми удобствами… Ну да… Аккуратные.
Кто-то пошатал за плечо, сказал:
— Аккуратней.
Мишка Грехов орал:
— Правее поставь! Овчаренко, в душу тебя!..
За плечо опять пошатали:
— Товарищ комбат, товарищ комбат…
Овчаренко. Откуда взялся Овчаренко? Убит под Харьковом… Вдруг увидел стены, голубой оконный проем и Мишку Грехова с пистолетом в руке.
— Как по нотам!..
«Ничего себе — по нотам…» — сердито подумал Веригин. Сказал: