Немцы были уверены, что русские уже давно не ели, у них нет воды, с часу на час кончатся патроны.
Еще одно усилие…
При поддержке танков в атаку пошли отборные солдаты. Офицеры — впереди.
Свинец колупал стены, впивался в землю, тянул, взвизгивал над головой капитана Веригина.
— Агарков! — кричал он в телефонную трубку. — Подпустите до трамвайной линии! Слышишь? — до трамвайной линии!..
Агарков не отвечал. Он шагнул к пролому в стене, вжался щекой, подбородком в кирпичное крошево:
— Огонь по команде!
Ему вдруг показалось, что в подвале не осталось никого живого. Ощутил запах сырости, дыма и плесени… Тут же услышал взводных:
— По команде!..
Три голоса громыхнули, пробежали по темному подвалу и пропали. А снаружи, с площади, накатывалось грузно; было похоже, что вот сейчас машины развалят каменные стены.
Лейтенант Агарков, словно его заворожили, неотрывно смотрел на передний танк. Как будто увидел в первый раз.
И час назад видел, и вчера, позавчера… Почти каждый день. Уже полгода…
— Лихарев! — крикнул он.
Рядом сказали:
— Готово.
Танки взламывали площадь. Агарков почувствовал, как шатается земля, шатаются стены… Цокнуло, стукнуло противотанковое ружье. Выстрел показался слабеньким, бессильным и почти ненужным. Потом ружья стали бить часто, было похоже — вперегонки.
Увидел Семена Коблова: глаза черные, точно провалы… В больших руках большие гранаты.
Увидел только глаза и гранаты.
Резанул чей-то крик:
— Шорин, гляди!
И спокойный голос в ответ:
— Вижу, не ори.
Коблов с гранатами в руках, Шорин, Лихарев, тугие щелчки противотанковых ружей…
Передний танк наступил на трамвайные рельсы, остановился. И, точно испугавшись этой остановки, пушка бахнула…
Пехота шла налегке, густо, отчаянно. Михаил подумал: «Хорошо, сволочи, идут». И вскинул руку:
— По пехоте противника!.. — Захлебнулся сумасшедшим, неистовым восторгом, точно вспыхнуло, полыхнуло в груди нестерпимо горячее буйное пламя: — Огонь!
Сорвались, ударили с разбега пулеметы.
Но лейтенант Агарков слышал только свой автомат; подался, потянулся вперед, впился глазами… Большое сильное тело сотрясалось в мелкой дрожи, он не слышал свиста пуль, он видел только немца, одного-единственного… Их было много, немцев. Но лейтенант Агарков видел одного, высокого, насупленного, в начищенных, словно лакированных, сапогах, с маленьким, игрушечным пистолетом в руке. И лицо у немца было чистое, блестящее; на сапогах и на лице блеск казался одинаковым. Офицер бежал непринужденно, легко, красиво, словно только и хотел, чтоб его увидели. Перебежал, перепрыгнул через трамвайный путь, оглянулся, взмахнул пистолетом — позвал, поторопил…
И взмах этот был красивым, почти изящным, как на сцене. Поравнялся с танком, когда броню облизнул едва заметный синий огонь. Офицер метнулся в сторону… И вдруг остановился. Потянулся кверху, точно решил показать, какой он высокий, какой статный.
А лейтенант Агарков рычал сквозь зубы, гнал, торопил автоматную очередь. Не видел, как офицер упал, — просто потерял его. И только теперь охватил глазом всю площадь, увидел текучую лавину наступающих, услышал свои и чужие автоматы, знобкую очередь пулемета. Немцы падали, но их было все так же много, они приближались непостижимо быстро; в какое-то мгновение мелькнула жаркая мысль, что остановить их невозможно.
Из танка повалил черный дым. А другой обошел его, стал забирать в сторону. И еще один…
Пришло тоскливое, обидное: «Что же они там?..»
Не помянул ни комбата Веригина, ни подполковника Крутого, никого. Но мысленно увидел их: помогите же!..
А немцы — вот они. Большие, яростные, сильные. Широко разодранные рты и черные автоматы.
— Ого-о-онь! Огонь.
Агарков уже видит петлицы на воротнике мундира, усики под носом — под Гитлера… В ту же минуту немец упал. Второй, третий… Танк, что обходил стороной, остановился. И словно бы осел, сделался ниже… Лейтенант Агарков не слышал взрыва, только видел, как вырвался клуб дыма, пополз низом, липко прислонился к земле…
Лейтенант Агарков перестал различать свои и чужие автоматы, отлетела мысль — помогут иль не помогут…
Только бы новый диск.