За стеной, за домом, лопнул одиночный минный разрыв, и Михаил Агарков точно обрел самого себя… Придвинулся вплотную, коленом коснулся железной кровати, сказал:
— Здравствуйте!
Слово было далеким, давным-давно забытым, прозвучало неестественно, нелепо; он опять испугался, теперь уже этого слова, собственного голоса, как будто делался слабее от этого слова, точно отказывался, отрекался от святой обязанности… Но тут же сообразил, что другого слова нет и не будет. Для того и воюют, чтобы люди жили.
Опустился на колено, повторил:
— Здравствуйте.
Увидел женщину близко. Понял, что она умрет. По глазам понял.
— Позовите генерала, — произнесла она неожиданно чистым голосом. — Пожалуйста. Я уже давно прошу.
Михаил зачем-то оглянулся по сторонам… Увидел хмурые лица, бинты, чьи-то глаза…
— К нам могут прийти только ночью, — заторопился Агарков. — Ночью мы отправим вас за Волгу.
— Нет, — сказала женщина и пошевелила головой из стороны в сторону, — меня отправлять не надо. Мне осталось недолго.
Сбоку, из темноты, вышла горбатая, похожая на треугольник, старуха. На ней была клетчатая шаль, концы свисали до пола. Остановилась рядом с Агарковым, сказала:
— Лечила нас всех. Доброта моя милая. Стрельнули бы в меня…
Иссохшей рукой поправила одеяло, посмотрела на Агаркова, потом на Анисимова… Покачала головой. То ли укоряла, то ли жаловалась… Не сказала больше ни слова, пошла в свой угол.
Лейтенант Агарков спросил:
— Как фамилия генерала?
— Не знаю. Я видела его в августе. И третьего дня… На берегу. Я хочу с ним поговорить. Пожалуйста…
Пальцы на одеяле чуть заметно шевельнулись, а лицо покривилось… То ли сделалось больно, то ли попыталась улыбнуться. Именно вот это движение лица подсказало, как мало ей осталось.
— Я сейчас доложу, — поспешно сказал лейтенант Агарков. — Я передам вашу просьбу.
Женщина закрыла глаза:
— Слышала — это командующий. В августе он показался мне сильным. Я подумала тогда, что если у нас такие генералы…
— Какие? — спросил Агарков.
— Не знаю, — очень тихо ответила женщина. — Я решила, что наши беды скоро кончатся.
— Кончатся, — согласился Агарков. — Только не скоро.
— Мне надо его увидеть. Вы обещаете?
— Конечно, — сказал Агарков. И тут же спохватился: он мог твердо обещать победу, но не мог пообещать, что генерал Жердин придет.
— Спасибо, — дохнула женщина. — Большое вам спасибо.
Она закрыла глаза, слабо шевельнула мраморными пальцами, словно отпускала, словно давала знать, что не задерживает. Лейтенант Агарков так и понял. И твердо решил, что — душа вон — ход сообщения прокопают. Детишки ждут…
Когда пошли, спросил:
— Анисимов, у тебя дети есть?
Впервые подумал, что вот пять месяцев воюет, а солдат своих знает плохо. Так только: женат, не женат, из города, из деревни… А чтоб доподлинно, не знает никого.
Мысленно усмехнулся: «Доподлинно…»
— Дети? — спросил Анисимов. В голосе его послышался испуг. — А как же? Трое.
Поднялись по лестнице, в подъезде остановились закурить. Анисимов бочил голову, двумя пальцами, щепоточкой, вынимал из кармана табачные крошки, осторожно порошил в газетный желобок, делал губы трубочкой — старался не просыпать.
— Беда, — сказал он, — без курева — беда. Без хлеба еще туда-сюда, а вот ежели табаку нет, не могу. Шорину еду подавай, а я без курева страдаю.
Прикурили от одной спички, постояли, послушали…
Дул, гудел в разрушенных этажах осенний ветер, застревал в каменной непролази, затихал… Потом вырывался, холодным серым языком схватывал пепел, сухие припаленные листья, кирпичную пыль, гнал по булыжной мостовой, через рытвины и окопы, через воронки и каменные завалы…
— Умаялся фриц, — сказал Анисимов и тихонько засмеялся: — Навоевался.
Лейтенант Агарков выглянул в дверь. В ту же минуту — цвирк, цвирк… Дернулся, шатнулся назад. Пули колупнули, осыпали штукатурку на стене, одна рикошетом ударила в батарею парового отопления.
— Вот собаки, — беззлобно удивился Агарков. — Прямо караулят.
— Доподлинно так, — мотнул головой Анисимов. — Они караулят, мы караулим… Кто кого, у кого жила крепче.
— У нас, конечно, — сказал Агарков.
— Доподлинно так, — согласился Анисимов и вздохнул: — Потому как народ мы привычный.
Замолчал. Тянул, глотал махорочный дым, глядел на свои закаменелые сапоги, как будто вспомнил что-то грустное, обидное иль сделалось совестно вдруг…