— Ты где призывался-то? Родом откуда? — спросил Агарков.
— Я-то? — Анисимов легко вскинул голову, тронул рукой засаленную пилотку, точно проверил — на месте ли, сказал виновато: — Мы с Шориным не призывались. Доподлинно, сами пошли. Такая беда навалилась… Село криком-стоном взялось, будто свету конец. Молодых мужиков призывного возрасту позвали на другой же день. А мы с Шориным да еще человек десять с нашего конца сошлись вот так, закурили из одного кисета да и сказали… Оно, конечно, кому охота на смерть иттить? А только прикинули мы — выхода нету… Пришли в сельсовет: так, мол, и так…
С немецкой стороны завыл, захрипел шестиствольный миномет, разрывы поднялись позади дома.
— На ночь, чтоб мы не забывали, — сказал Агарков. И спросил: — Дома-то как, пишут?
— А как же, пишут, — качнул головой Анисимов. — И Шорину пишут. Жены-то у нас — сестры. Сойдутся, значит, вместях да и напишут…
— Хорошо, — сказал Агарков. — Я вот сталинградский, здешний.
Захотелось рассказать этому немолодому солдату, отцу троих детей, о матери, о братишке Ваське, о дяде Степане, о двоюродном брате Григории, обо всех, обо всем… Захотелось рассказать о своей первой учительнице Таисии Дмитриевне Радиной, о том, как прыгали с верхней палубы парохода на развороте, какие записки писала ему соседская девочка Галя… В одну минуту перед лейтенантом Агарковым встало все, что, казалось, вылетело из памяти навсегда. В груди занялась тихая ласковость, словно опять сделался пятиклассником, как будто сядут сейчас ужинать, мать нарежет тонкими ломтями ржаной хлеб, обмахнет полотенцем тарелки… Ему, Михаилу, поставит новую, с нарисованным красным помидором и зелеными листочками. Ваське — старую, с облезлой синей каемкой, а себе возьмет совсем никудышную, с почерневшей трещиной, затертой снаружи замазкой. Михаил помнил эту тарелку, сколько помнил себя. И еще он помнил высокую, круглую жестяную банку из-под конфет, которую почему-то звали «телеграммой». Мишка настолько привык к этому слову, что, когда говорили о телеграмме, ему виделось, будто соседям принесли жестяную банку.
Хотелось рассказать про скипидар с салом: мать лежала больная, Васька потерял хлебные карточки. Мишка долго тузил его, потом они сидели, прижавшись друг к другу, и тихонько плакали. Мишка вспомнил, что в аптеке для матери должны дать сало. Они продадут сало, на вырученные деньги купят хлеба. Нашел рецепт, для верности перечитал. «Скипидар с салом».
Сало они продадут.
В аптеке ему дали флакон с маслянистой жидкостью. Мишка был вежливым. Он постоял, подождал…
— Все, мальчик, — сказал провизор и глянул поверх очков, — можешь идти.
Мишка почувствовал, как похолодели ноги.
— А сало? — тихо спросил он.
Провизор снял и опять надел очки. Отвернулся, сказал:
— Все в этом флаконе. Иди, мальчик.
Мишка стоял. Он не мог поверить. Ведь написано… Провизор поспешно подошел к столу, вынул из ящика бумажный сверток, протянул Мишке:
— Возьми, тут хлеб. Самый настоящий белый хлеб.
Мишка понял, что никакой ошибки нет, сала не будет. Ему сделалось совестно, хотелось взглянуть на доброго человека в белом халате, но смелости не хватило, тихонько вышел.
Лейтенанту Агаркову хотелось рассказать и про голодный тридцать третий год, и про то, как неизъяснимо вкусно пахли после этого сайки теплого пшеничного хлеба, как перешли в новую квартиру с балконом, а по воскресеньям стали варить мясо. Он мог бы долго и много рассказывать про удивительное, удачливое время, когда все стало сбываться, когда каждый день мир узнавал героев, когда люди спешили на заводской гудок, как на битву, как на праздник, и не было преград, которые могли остановить… В сороковом году Мишке Агаркову казалось, что может он стать и Валерием Чкаловым, и Алексеем Стахановым, и академиком Петровским…
Стоит лишь захотеть.
Мишка гордился, что живет в Сталинграде. Снисходительный к чужим слабостям, мог согласиться, что в других городах, в других местах страны тоже неплохо. Но самое интересное и значительное было, конечно, в Сталинграде. И не в каком-нибудь районе, а на СТЗ. Нет лучшего директора школы, чем Александр Акимович Макаров, нет лучшей футбольной команды, чем команда «Трактор»; лучший в стране кинотеатр — «Ударник», самый знаменитый яхтсмен — Александр Иванов, а самый смелый, отчаянный парень конечно же он, Мишка Агарков.
Обо всем лейтенант Агарков хотел вот сейчас рассказать.
Однако не стал говорить: многое Анисимов знал без него, а что было известно только ему, Михаилу, решил оставить для себя. Как самое дорогое, самое заветное. Расскажи — словно выбросишь…