Полковник Добрынин ничего еще не знал…
Когда из-за перерытого снарядами и задымленного бугра показались три танка, лейтенант Веригин вдруг увидел, что прямо на него идет высокий, худой боец с непокрытой головой и без шинели. Гимнастерка и нижняя рубашка изорваны, исшматованы, виднеется голое тело… Волосы взлохмачены и обсыпаны землей, и весь он был землисто-серый, лицо и руки исцарапаны, сочились кровью.
Боец шел неестественно прямо и смеялся. Сзади, точно спеша догнать солдата, тяжело громыхали немецкие танки. Реденько перебегала пехота. Артиллерия молчала, отчетливо, неторопко и гулко, словно щупали пустоту, били пулеметы. Смолкали, как будто слушали, хотели понять, остались живые солдаты в русских окопах или уже не осталось никого…
Танки расходились все шире, один забрал далеко в сторону, и лейтенанту Веригину стало казаться, что они торопятся взять в кольцо вот этого солдата… Чтобы не осталось в живых ни одного.
Себя не считал. Потому что о себе не думал.
Боец подошел близко, лейтенант Веригин расслышал хохот… И вскрик:
— Ли-на!
Урывок слова был похож на имя…
Андрей увидел, что одна рука у него оторвана, течет, капает кровь… Он вдруг увидел бойца всего: и узкую, впалую грудь, и огромные кирзовые сапоги, и щербатый рот. Увидел большие белые глаза…
Откуда-то сбоку долетел злобный окрик:
— Куда, сволочь? Назад!
Боец глядел прямо перед собой невидящими глазами и смеялся. Бацнул винтовочный выстрел. Сухой, одинокий. И боец оступился, упал.
Андрею не было жаль бойца. Сейчас он не мог ни жалеть, ни тужить, ни бояться. Только подумал: «Зря…» Тягучим сознанием дошел, что живые есть. Они будут стрелять.
Танк шел прямо на лейтенанта. Андрей безразлично подумал: «Хорошо». И еще подумал: «Мой».
Танковая пушка молчала, а пулемет то и дело стучал… Андрей подумал, что немец постреливает просто так, для острастки. Но каждая пуля могла убить, одного танка было вполне достаточно, чтобы раздавить…
Лейтенант Веригин знал это. Мысль о том, что нынешний день — последний, не тревожила. В душе, в уме не было ничего: просто знал, что танк и солдаты, которые поспевают за ним, хотят убить его, Андрея. И поэтому он будет убивать их. И еще потому, что приказано стоять, что всю свою жизнь готовился к этим вот минутам. Когда надо одержать верх. Даже над самим собой. Когда надо умереть.
Танк шел прямо на него. Оставалось метров полтораста. Лейтенант лег поудобнее… Каску он потерял в начале боя, голова была непокрыта, пшеничные волосы сделались грязными от земли. В левой руке он держал пистолет, в правой — гранату. Только бы танк шел прямо. Как идет. И чтоб хватило сил докинуть…
Последняя граната. И последняя надежда.
Нога вроде не болит, только сил нет. Перед глазами встает чернота, и нет мочи разодрать каменные веки…
Он вдруг услышал тишину. Не стреляли ни свои, ни противник. Только танк гудит, наваливает, зеленовато-желтый, пятнистый, с черным крестом на лобовой броне. Мелькают, взблескивают траки. Машина неуклюжая, с длинной пушкой. Черный зрак нацелен в самую душу.
Сейчас… Только не надо спешить. Чтобы метров с десяти…
В пистолете только три патрона. Два раза выстрелит по немцам…
Танк идет медленно, то ли опасаясь, то ли поджидая своих солдат. Они шагают редкой цепью с автоматами на изготовку. Это даже не цепь — так редко они идут. Быстро идут, но спокойно, без выстрела. Вот двое сошлись и остановились. Один потянулся к другому… Закуривают. И танк — вот он, до него метров сорок. Только бы не свернул.
Сбоку хлестнул винтовочный выстрел. И солдат, что прикуривал, упал. А другой побежал.
Лязгнули, замерли танки. Взревел мотор, машина круто и тяжело повернулась. Лейтенант Веригин понял: надо бросать. Но было далеко. Долго, казалось, неимоверно долго упирался локтями в землю. Приподнялся…
Не слышал ни дробного всплеска немецких автоматов, ни редких винтовочных выстрелов, ни своего пулемета. Ничего не было. Ни земли, ни выстрелов…
Только пятнистая машина.
Далеко ли, близко… Лейтенант Веригин размахнулся.
Он слышал взрыв, но уже не понял, не осознал, что это такое. Увидел немцев и выстрелил. Два раза. В то же мгновение все провалилось, пропало.