А может быть, Костя жив?
За Волгой тяжело ахнуло. Вспышка огня, похожая на молнию, метнулась по краю черного неба, мгновенно очертила каменные зубья, оконные провалы, телеграфный столб с оборванными проводами… Еще выстрел и еще.
Полковник Добрынин шатнулся и пошел, как будто орудийный гром позвал его, потянул.
Впереди, за Волгой, гудели тяжелые батареи, за спиной рвались снаряды. Немцы не отвечали ни единым выстрелом.
Это надо же!
Забелин спросил:
— Сколько д-дадим Веригину? Человек сорок, а?
По неширокой тропке, пробитой, протоптанной в снегу, они шли тесно, плечо к плечу, местами Забелин пропускал командира, немного приотставал. Впереди, как будто указывал путь, шел адъютант Добрынина, сзади двое автоматчиков. Иван Степанович оглянулся, досадливо подумал: «Словно под конвоем». Повернулся к Забелину:
— Что ж, можно и сорок.
Он знал, что главное теперь не тут. Главное — внешний фронт. А в городе надо держать противника как на привязи, атаковать днем и ночью.
Хоть и пригляделись в темноте, под яр спускались с великой опаской, адъютант то и дело оглядывался, предупреждал:
— Осторожно.
В крутом откосе выдолблены ступеньки, но их замело снегом, притоптали, выскользили… Хоть катись.
— Осторожно, — предупреждает адъютант.
Автоматчики сзади смеются, скатываются весело и мягко, боятся только — не наехать бы на командира дивизии. А штаны — другие дадут. Навстречу поднимаются трое бойцов, лопатами поправляют, расчищают ступеньки. Они сторонятся, пятятся в снег. Один берет под козырек. Добрынин слышит, как сзади ругнулись:
— Дворники. Что же вы… Командир дивизии вон!..
Один из бойцов усомнился:
— Ну… Бреши больше. Командир дивизии должон быть в папахе.
Артиллерия замолчала. И Волга затихла, словно слушала, ждала — бухнут пушки или нет.
Хоть бы остановилась…
Кажется, полковник Добрынин понимает, зачем идет к нему начальник тыла армии. Подполковник… А фамилия?.. Словно ветром сдуло — забыл фамилию. Ах да… Струмилин. Припомнил весточку с Волги, когда стояли на задонском плацдарме.
И сейчас Струмилин намерен сообщить…
В груди холодеет и останавливается: что хочет он сказать? До этого сообщал хорошее.
Иван Степанович не знает, что скажет ему подполковник Струмилин, но, что бы ни сказал, — не хочет слышать. Позже… Пусть минутой, но — позже. Не верит, что услышит хорошее.
— Товарищ комдив…
Ну да… Сейчас скажет утешающие слова.
— Товарищ комдив, командующий настоятельно просит вас…
Это что такое? Совсем не те слова. Он вдруг учуял запах дальнего леса и смолы, увидел капитана Веригина, который шел к нему подтянутый, ладный, в шапке набекрень. Удивился, что так хорошо, отчетливо видит ночью…
— Товарищ комдив! — умоляющим голосом восклицает подполковник.
Добрынин отмахнул рукой, словно предупреждал, чтоб тот не заступал дорогу:
— Знаю, подполковник. Передайте командующему: семьдесят восьмая дивизия поставленную задачу выполнит!
— Да нет же! Командующий приказал передать!..
Добрынин понимает: начальник тыла армии хочет сказать совсем о другом. Не знает, но догадывается. Во всяком случае, часом позже, горячечно вспоминая, восстанавливая все, как было, решил, будто в то время уже предчувствовал, что Костя жив, что с минуты на минуту увидит его, схватит, сграбастает в свои объятия.
Может, о предчувствии стал он думать, потому что произошло, состоялось…
Когда заметил капитана Веригина, еще не знал, что до сына осталось полсотни шагов. Он только увидел плотный солдатский строй.
Капитан Веригин — левая рука на автомате, правая под козырек — подступил твердым шагом. Нога прямая, сапоги начищены, грудь вперед.
Ну, молодец!
Веригин остановился и, словно потянулся кверху, сделался выше ростом:
— Товарищ комдив! Командир первого батальона триста тринадцатого полка по вашему приказанию!..
Добрынин сказал:
— Пошли.
Нет, он не знал, что вот сейчас увидит сына. Просто все в этот вечер казалось ему необычным, не таким, как всегда. Подполковник Струмилин не говорил больше ни слова. Он шел, не отставал ни на шаг, как будто приготовился положить себя кому-то под ноги. Чтоб не смели переступить. Забелин тоже молчал. Но молчание казалось, как никогда, многозначительным. Даже в привычной подтянутости, в мужской красоте капитана Веригина виделось что-то новое, незнакомое, словно тот человек и не тот… И Волга, и дальние ракеты, и неожиданный гудок, похоже, затертого льдом парохода — все казалось новым, доселе неизведанным.