Анисимов ползет легко, с короткими отдышками. Когда приостанавливается, старается услышать, уловить — что там, впереди? Знает: услышать ничего невозможно. И все-таки слушает. Потому как береженого сам бог бережет.
Пролезть пролезут, на этот счет Анисимов спокоен. Но проломят ли оборону — сомневается: сидят, гады, крепко. А прорвать надо. Чтобы немец не мыслил перебрасывать части на другой участок. Может, именно для этого штурмовые группы переходят нынче линию фронта на участке каждого полка…
Откуда знать Анисимову? Агарков и тот не знает.
Ни Агарков, ни его солдаты ничегошеньки не знают. Однако надеются: капитан Веригин следит за ними. И полковник Крутой. И комдив Добрынин. Сам командующий следит. Не оставят без помощи, не дадут пропасть. Оттого спокойны. А у Коблова пуще того: радость. Вчера встретил односельчанина, соседа. Ахнул, глазам своим не поверил: Афонька Мигушин! Всегда хилый был, мозглявый, а тут распрямился, раздался вширь, говорит жестко. Встретились, обнялись: это не шутка — встретиться на фронте, на передовой. Узрел такое дело капитан Веригин, позвал обоих к себе, налил по стакану чистого: будьте живы, ребята. Выпили, разговорились. Только на разговоры-то — десять минут: Мигушину, хоть помри, к девятнадцати ноль-ноль надо поспеть к командиру саперного батальона. Сам саперным взводом командует.
— У тебя же всю жизнь желудок болел: язва, говорят, была? — спрашивает Коблов.
А Мигушин матюком:
— Хворать будем опосля. Мы с твоим Петром…
— Что с Петром? — спросил Коблов.
— Так и Петро воюет!
— Как? Да ему же…
— Ему же, ему же! Война в Сталинград пришла, чего дожидаться? С работы — в военкомат. В чем были. И мать сказала ему…
Мигушин бегом рассказал, какая расчудесная у Коблова жена, выбрали ее депутатом райсовета, как строго соблюдает себя..
Петро ушел воевать. Так ведь он же сосунок!
— Ого! — захмелев, кричал Мигушин. — Плечи — во, шея — во!.. — И широко разводил руки, показывая, какие широкие у Петра плечи, какая у него шея. — Весь в тебя.
Мигушин убежал, обещал навестить на другой день. Почему-то не пришел. Но все равно — Коблов как будто побывал дома: и жену увидел, и детишек. А Петро воюет. Чудно. А вообще-то здорово. Как мыслил Коблов, как предполагал, так оно и вышло.
Он продирается последним, замыкающим. Знает: будет очень трудно. Может, именно этот бой станет для него последним. Но душа спокойна. Потому что война повернулась кругом, сделала шаг в обратную сторону. А дома твердо, дома прочно. Сын Петро тоже пошел воевать. Петро маху не даст.
Что там Анисимов — может, выбрался уже? Главное — чтобы внезапно.
И старший лейтенант Агарков этого хотел, и другие. Но Анисимов все еще не выбрался. Он полз быстро, сноровисто, чутко. Знал, что осталось уже немного. Приостанавливался, ловил, щупал ухом могильную тишину подземелья и опять шмурыгал: животом, локтями…
У Анисимова нет ни боязни, ни сомнения, он всего лишь осторожен: надо, чтоб не нашуметь, чтобы вышли все незаметно. Для этого посылали его в разведку, послали сейчас передом. А еще Анисимов спокоен потому, что свояк Шорин ползет следом, того гляди, нагонит. А за Шориным — как за каменной стеной: сила бугаиная и слова «боюсь» не знает, не ведает. Рядом с ним что не воевать?
Вроде посветлело. Анисимов приостановился, потянул носом: точно. Только подозрительно как-то пахнет. Послушал, не нагоняет ли Шорин. Но нет, ничего не слышно. Да и рано: минут через десять должен быть.
Анисимов опять заработал: руками, животом, коленкой… Теперь стало совсем прохладно, потянуло горелым кирпичом и нужником. «Ишь, чисторядники… — ругнулся Анисимов. — Ну, погодите!..»
Скоро должен наткнуться на свой вещмешок. В разведку Анисимов прихватил с собой вещмешок, оставил возле самого лаза.
Вот сейчас…
Анисимов ползет бесшумно и ловко, подгоняет сам себя, торопится: не успеешь оглядеться — рассвет. А расписали, разметили все до последней минуты.
Скорей!
Руки наткнулись на мешок: ага… Стал толкать перед собой Тихо толкает, осторожно: избави бог нашуметь. Ну как фриц рядом?.. Да только нет, не должен быть.
Мешок уперся в камни. Это завал, который Анисимов сделал чтобы лаз был не очень заметен. Теперь надо разобрать камни. Опять прислушался: тихо, ни выстрела. Где-то гудит «кукурузник», прерывисто и глухо, словно подкрадывается. И Анисимов подкрадывается. Тянет носом, старается уловить чужой душок. Подозрительно… Начинает казаться, что его караулят.