Сейчас не думал, зачем бежит, не помнил ни Веригина, ни Крутого. Не помнил самого себя. В голосе, в сознании, во всем теле колотилось одно желание: добежать.
Разрывы, огонь и черные стены — вот они. Вот!.. Михаил Агарков с разбегу упал. Снег глубокий, только почему-то нехолодный. Горячо и больно. Где больно? И разве снег бывает горячим?
Михаил приподнимает голову, ловит ухом отдельные разрывы, отчетливо слышит пулеметы. Свои? Говор чужой, немецкий.
Это как же?..
Последние, запоздалые падают снаряды. А пулеметы секут безостановочно. Над снегами, над самой головой густо стелются огненные светляки. Трассирующие пули красноватые, словно горелые; Михаилу кажется, что за каждой пулей тянется дымок. Должен дойти, доползти вон туда, откуда секут пулеметы.
Что будет дальше, Михаил Агарков не думал и не знал.
Только бы дойти.
Рядом кто-то ползет, гребет каской снег. Ловко ползет, словно ящерица. Приподнимает голову, как будто хлебнет воздуха, и опять ползет. Плывет, а не ползет. Это кто, Анисимов?
— Товарищ старший лейтенант… Вы тут?
Ну конечно, Анисимов. И спросит же… Словно в прятки играют.
Сделалось вдруг холодно. И отчего-то совестно. Как будто Анисимов уличил его: лежит.
— Товарищ старший лейтенант, дозвольте мне и Шорину зайтить справа. Там канава. Доподлинно к самому дому ведет. Закидаем гранатами. Ту канаву снегом затянуло, а я — знаю. Когда зачнем кидать гранаты…
Не останови, Анисимов станет рассказывать, что и как собираются сделать. Все доподлинно.
— Коблов выбрался?
— А как же? — удивился Анисимов. — Все до единого.
— Давай! — наливаясь шалой легкостью, слыша звон в ушах, чувствуя, как твердеют руки, крикнул Агарков. — Давай быстро!
Немецкие пулеметы работают взахлеб, ракеты взлетают и падают. На снегу, на развалинах шатается мерклый холодный свет. Отчетливо, явственно услышал разрывы ручных гранат, торопливые, точно с испугу, автоматные очереди… Вскочил, бросился вперед:
— За мно-ой!..
Видел все те же немецкие трассы, слышал все те же пулеметы. Только теперь их стало меньше. Или только показалось — меньше?..
Михаил Агарков не знал, дошли Анисимов и Шорин или не дошли, они ли бросили гранаты. Просто понял, ощутил, схватил горячечным рассудком, что — пора.
— За мно-ой!..
Услышал чье-то надрывное, тяжелое дыхание, в тот же миг впереди, совсем близко, взметнулся разрыв гранаты. Михаил увидел своего бойца и пролом в стене. С кем-то столкнулся, упал… Увидел, как совсем близко, протяни руку — достанешь, бьет, гонит очередь немецкий пулемет. Трассирующие пули прожигают темноту, впиваются в камни, в снег справа и слева, а он, Михаил Агарков, почему-то все еще жив.
Он не слышал других пулеметов и не знал, что бой идет и справа, и слева, в полосе всей дивизии. Михаил Агарков видел и слышал только один пулемет, чувствовал только свою середку, захолоделую и беззащитную.
Понял вдруг, что ему не страшно умереть — страшно лежать. И чего-то ждать. Страшно оттого, что лежат его бойцы. Вскочил, бросился вперед, упал под самой стеной. Кто-то свалился прямо на него. Михаил услышал чужое дыхание, хрип и стон. Но только нет: хрип и стон немного дальше.
За стеной разорвалась граната, услышал одиночные выстрелы, прерывистый гул «кукурузника».
Кто-то крикнул:
— Вперед!
И еще:
— Русс! Русс!
Голос перепуганный, стонущий:
— Ру-усс!..
Михаил Агарков бросился в пролом, схватил кого-то рукой, навалился… Упал. Под руками гладкое сукно и гладкие пуговицы. Погон на плече, вязаный шарф… Человек хрипит, глотает невнятные слова и почему-то не шевелится. И не хрипит уже. Погоны, ремешок на подбородке, слабый, точно напоминание, запах одеколона.
Одеколон закрутел, заслонил горло.
— А-а-а!..
Над самым ухом — пистолетный выстрел. Еще и еще. Выстрелы рвут промороженную темень, мгновенные вспышки обжигают холодно и колко, бухают по деревянному настилу чьи-то сапоги и кто-то орет во всю глотку:
— Овчаренко, в бога, в душу!..
Михаил Агарков отметил, что пулеметчика Овчаренко всегда ругают. За что-нибудь да ругают.
— Овчаренко!
Рядом застучал пулемет. И смолк, оборвал торопливую побежку. А за стеной — «гау», «гау»… Где-то слышал. Ах да, Анисимов докладывал: говор у них такой. Кто-то дышит махорочным перегаром: